– Я сказал этой Айре, что я на ней не женюсь.
– Рад слышать, – сказал Томас Хадсон. – Она была поражена?
– Не очень. У нас уже были кое-какие разговоры. Она – подделка.
– Да ну, – сказал Томас Хадсон. – В каком смысле?
– Во всех. С какой стороны ни возьми.
– А я считал, что она тебе нравится.
– Нет. Я старался, чтобы она мне понравилась. Но ничего не получалось, разве что в самом начале. Я просто был в нее влюблен.
– А что это значит – влюблен?
– Ты бы должен знать.
– Да, – сказал Томас Хадсон. – Я бы должен знать.
– Разве тебе она не нравилась?
– Нет. Я ее с трудом выносил.
– Почему же ты молчал?
– Она была твоей любовью. И ты меня не спрашивал.
– Я ей сказал. Но нужно, чтобы так на том и осталось.
– Уезжай куда-нибудь.
– Нет, – сказал Роджер. – Пусть она уважает.
– Мне казалось, что так будет проще.
– Этот город столько же мой, сколько ее.
– Знаю, – сказал Томас Хадсон.
– Тебе ведь тоже случалось выходить из игры, верно? – спросил Роджер.
– Да. В этой игре выиграть нельзя. Но выйти из игры можно. Может, тебе стоит хотя бы переменить quartier?
– Мне и здесь хорошо.
– Знакомая формула. Je me trouve tre's birn ici et je vous prie de me laisser tranquille11.
– Начинается она со слов je refuse de recevoir ma femme12, – сказал Роджер. – И ее произносят, когда является huissier13. Но это ведь не развод. Это только разрыв.
– А не будет тебе тяжело встречаться с ней?
– Нет. Это меня быстрей излечит. Особенно если приведется слышать ее разговоры.
– А с ней что будет?
– Пусть сама соображает. Хитрости у нее хватит. Хватало же все эти четыре года.
– Пять, – сказал Томас Хадсон.
– Ну, в первый год она едва ли хитрила.
– Тебе лучше уехать, – сказал Томас Хадсон. – Если ты считаешь, что она не хитрила в первый год, тебе лучше уехать, и подальше.
– Ты не знаешь, какие она умеет писать письма. Если я уеду, будет еще хуже. Нет. Останусь здесь и загуляю вовсю. Это мне поможет излечиться окончательно.
После разрыва с той женщиной в Париже Роджер и в самом деле загулял вовсю. Он сам шутил и смеялся по этому поводу; но внутренне он был зол на себя, что свалял такого дурака, и всячески старался заглушить свой талант быть верным в любви и в дружбе – лучшее, что в нем было; наряду с талантом художника и писателя и со многими славными человеческими и животными чертами. Он всем был неприятен в эту пору загула – и себе и другим, и он это знал, и злился из-за этого, и с еще большим азартом крушил столпы храма. А храм был прекрасный и прочно выстроенный, и такой храм внутри себя нелегко сокрушить. Но он делал для этого все что мог.
