- Войдите, - сказал я.
То был Марти:
- Я должен тебе кое-что сказать.
- Валяй. Сядь только.
Я налил Марти стакан портвейна, и он сел.
- Я влюбился, - промолвил он.
Я ничего не ответил. Свернул самокрутку.
- Ты веришь в любовь? - спросил он.
- Приходится. Со мной раз было.
- Где она?
- Нету. Умерла.
- Умерла? Как?
- Кир.
- Эта тоже киряет. Меня это беспокоит. Она всегда пьяная. Не может остановиться.
- Никто из нас не может.
- Я хожу с ней к Анонимным Алкоголикам. А она пьяной туда ходит. У них в Анонимных Алкоголиках половина пьяных. Перегаром несет.
Я не ответил.
- Господи, а молодая ведь. И какое тело! Люблю я ее, мужик, в самом деле люблю!
- Ох черт, Марти, да это же один секс.
- Нет, я люблю ее, Хэнк, я это в самом деле чувствую.
- Наверное, и это возможно.
- А ведь ее держат в подвальной комнатенке, боже мой. У нее за квартиру заплатить не хватает.
- В подвале?
- Да, у них там комната есть рядом с бойлерами и прочей сранью.
- Трудно поверить.
- Точно, она там. И я люблю ее, мужик, и у меня нет денег ей помочь.
- Это грустно. Я в такой ситуации бывал. Больно.
- Если я смогу встать на ноги, если я смогу продержаться дней десять и вернуть здоровье - я смогу где-нибудь получить работу, смогу ей помочь.
- Что ж, - ответил я, - сейчас ты пьешь. Если ты ее любишь, завязывай. Прямо сейчас.
- Ей-богу, - сказал он, - завяжу! Вот этот стакан прямо в раковину и вылью!
- Что за мелодрамы? Давай его сюда.
На лифте я спустился на первый этаж с квинтой дешевого виски, которую спер в винной лавке Сэма неделю назад. Потом спустился по лестнице в подвал. Там горела крохотная лампочка. Я пошел дальше, пытаясь отыскать дверь. Наконец, нашел.
Времени, должно быть, час или два ночи. Я постучал. Дверь приотворилась на щелочку - там стояла по-настоящему прекрасная женщина в неглиже. Этого я не ожидал. Молодая, к тому же - рыжеватая блондинка. Я просунул ногу в дверь, затем впихнулся внутрь сам, закрыл дверь и огляделся. Вовсе не плохое местечко.
- Кто вы такой? - спросила она. - Убирайтесь отсюда.
- У вас здесь славная комнатка. Мне она больше нравится, чем моя.
- Убирайтесь вон! Вон! Вон!
Я выташил вискач из бумажного кулька. Она взглянула на бутылку.
- Как тебя зовут? - спросил я.
- Джини.
- Послушай, Джини, где ты хранишь свои бокалы?
Она показала на стенную полку, я подошел и снял два высоких стакана для воды.
Рядом была раковина. Я налил в каждый немного воды, подошел к ней, поставил, открыл виски и заболтал. Мы сидели на краешке ее постели и пили. Она была молода, привлекательна. Я глазам своим не верил. Я ждал невротического взрыва, какого-то психоза. Джини же выглядела нормальной, даже здоровой. Но виски ей нравился. Пила она его наравне со мной. Примчавшись сюда в порыве желанья, я больше этого порыва не ощущал. То есть, если в ней и был где-то поросенок, или нечто непристойное, или мерзкое (заячья губа, все, что угодно), мне бы больше хотелось сюда вселиться. Помню, прочел я как-то историю в Беговой Форме о породистом жеребце, которого никак не могли заставить покрыть кобылу. Ему приводили прекраснейших кобыл, что только могли достать, а жеребец от них только шарахался. Затем кто-то, который что-то понимал, высказал мысль. Прекрасную кобылу всю обмазали грязью, и жеребец немедленно на нее кинулся. Теория же заключалась в том, что в жеребце перед всякой красотой просыпался комплекс неполноценности, а стоило красоту испачкать, изгадить, он, по крайней мере, начинал чувствовать себя равным, а может и высшим. Ум жеребца и ум мужика могут сильно друг на друга походить.
