— А потом в Заленже, а потом — в Дыбах...
— Точно. А потом неслась в Млаву.
— По дороге, между Заленжей и Дыбами, находится местечко под названием Лесная Тишина. Вы туда не заезжали?
Я удивилась:
— Лесная Тишина? Первый раз слышу. Там есть какой-то указатель?
— Есть. Не очень, правда, на виду.
— Я не заметила. Да если бы я ещё куда-то заезжала, то добралась бы до Владиславова только ночью. Ни в какой Лесной Тишине мне нечего было делать. А что — там где-то по дороге я должна была что-то увидеть?
— Не обязательно увидеть, — пробормотал майор и надолго затих.
Остальные тоже помалкивали, поглядывая то на него, то на меня, как при игре в настольный теннис. Я ломала голову: чем же так заинтересовала полицию моя поездка к Элеоноре?
Майор вздохнул:
— Ну хорошо. Вы знакомы с паном Домиником?
О, черт бы вас всех побрал!
Сначала я хотела отпереться. Отпереться от Доминика, от знакомства с ним, от семи лет моего кретинизма, семи по-идиотски испорченных лет жизни. А одновременно меня разбирало любопытство, мстительное злорадство, дикое желание услышать, какую же беспредельную глупость он ухитрился совершить.
Неодолимая, необузданная жажда окончательно убедиться, что все-таки права была я, а не он!
Я собрала в кулак всю свою силу духа и ответила абсолютно обычным тоном и даже несколько равнодушно:
— Да, была. В прошлом. Настоящее время здесь неуместно.
— И когда вы видели его в последний раз?
Вот тебе и на! Все это было так противно, что я даже выбросила из памяти конкретную дату. Ну, помнила так, более или менее...
— Вам нужно точно? — неуверенно спросила я. — Мне придется покопаться в старых календарях.
— А приблизительно?
— Года четыре тому назад. Сейчас у нас что — конец июня? А это была Пасха. Значит, четыре года и примерно два или три месяца, в зависимости от того, когда тогда была Пасха, сейчас я просто не вспомню.
— А позже? В последнее время?
— Нет. Пан Доминик избегал меня, а я — его, поэтому нам легко удавалось обходиться без каких-либо контактов.
— Но раньше это было довольно близкое знакомство?
Ушки у моей родни торчком стояли на макушках. Я задумалась, вывалить ли всю правду при них или же хоть чуть-чуть сохранить лицо.
Не приняв никакого решения, стала балансировать на грани умеренной правды:
— Да. Близкое. Весьма близкое.
— И вы его так внезапно оборвали, как раз на Пасху четыре года назад?
— Видите ли, об этом можно долго говорить, хотя Пасха тут ни при чем. Мы не руководствовались религиозными соображениями.
