Все еще полусонная, Генриетта-Мария приподнялась и выпила лекарство, не подумав даже о том, насколько абсурдно будить спящего человека, чтобы дать ему снотворное.
Когда утром прислуга пришла разбудить ее, она была мертва.
Генриетта держала на руках ребенка. Итак, еще одна ночь. Выходит, ей вновь придется возобновить мучительные отношения с Филиппом? Это было чересчур, требовать от нее такого! Она не способна на это, она слишком ненавидит Филиппа!
Пришли фрейлины и сообщили о том, что мадемуазель де Монпансье просит принять ее.
Когда мадемуазель вошла, на ее лице были видны следы слез. Обняв Генриетту, она зашлась в рыданьях.
— Я приехала прямо из Коломба, — сказала она.
Генриетта тщетно пыталась выдавить из себя хоть слово. «Мама тяжело больна? — подумала она. — Но она давно уже тяжело болеет. Мама мертва? Мама… ушла от меня?»
— Она умерла во сне, — сказала мадемуазель. — Это была мирная кончина. Она никак не могла уснуть, и доктора дали ей лекарство от бессонницы, которое оказалось настолько сильным, что она уже больше никогда не проснется.
Генриетта молчала: она по-прежнему не могла сказать ни слова.
В Сен-Клу приехал Людовик. Он был полон нежности, как всегда в тех случаях, когда любимые им люди оказывались в беде.
— Это жестокий удар, дорогая, — сказал он. — Мне понятны твои страдания. Кроме того, поведение моего брата просто чудовищно. Я его увещевал, но он на каплю не изменил своего поведения.
— Ваше величество добры ко мне.
— У меня такое ощущение, что я никогда не смогу быть достаточно добр к тебе, Генриетта. Ты знаешь, как я тебя люблю. Всякий раз при виде тебя я ощущаю величайшее сожаление. У меня есть жена… и другие, но ты, Генриетта, стоишь особняком среди них всех.
— Мое сердце согревается от таких слов.
— Ты и я связаны, дорогая… теснее, чем любые другие двое на этом свете.
Он ласково обнял ее: вид у нее был более хрупкий и истонченный, чем когда-либо прежде.
— Знаю, ты любишь меня, — сказал король и, помолчав, добавил:
— Твой брат попросил, чтобы тебе было разрешено посетить его.
Она невольно улыбнулась, и застарелая ревность пронзила сердце Людовика, пронзила остро и холодно — как удар кинжала.
— Он пишет, что давно не видел тебя, что вам в вашем общем горе необходимо побыть вместе.
— Если бы я могла поехать!..
— Я уже говорил с Филиппом. Он против поездки.
— А вы, сир?
— Филипп твой муж. Его согласие обязательное условие поездки. Но можно заставить его дать такое согласие. Генриетта, я хотел бы поговорить с тобой на очень секретную тему. Я знаю, тебе можно поручить это дело… Оно очень важно для меня — именно для меня!
