— Да поймите же вы, я не с ними.
Девушка снова попыталась поднять голову — на этот раз чтобы взглянуть на Роуленда.
— Держи язык за зубами и веди себя смирно или не сможешь еще неделю сидеть на своей костлявой заднице.
— На кой черт мне задница, коли ты замыслил убить меня?
— Скоро узнаешь.
— Может, похоронить эту падаль? — предложил Роуленд.
— Ну уж нет, оставь их воронью. — Стоук вложил наконец меч в ножны.
— Слушай, на кой черт тебе эта шлюшка?
— Уверен, ей известно, кто стоит за покушением на мою жизнь. Хочу добиться от нее правды.
Роуленд подошел к своему коню и вскочил в седло.
— Девица, похоже, не из тех, кто говорит правду.
— Ошибаешься! — Надменная девица изогнулась, как змея, и подняла грязную голову. — Что ты знаешь обо мне? Я, во всяком случае, вижу тебя впервые в жизни.
Стоук шлепнул ее по попке, прервав на полуслове.
— О-о-о! Да она злючка, — расхохотался Роуленд. — Смотри, не подставь ей ненароком спину.
— Уж будь уверен, не подставлю!
Взгляд Стоука снова задержался на девичьей попке. В жилах у него вскипела кровь, а в паху возникло напряжение.
— Увидимся завтра. Прощай.
Роуленд понимающе кивнул:
— Прежде чем подвергнуть девицу пытке, я бы окунул ее в ручей. А то еще вшей наберешься.
— Да будет тебе известно, что я принимала ванну не далее как вчера вечером. Сам-то ты когда мылся последний раз?
— К списку ее добродетелей стоит прибавить еще и наглость, — ухмыльнулся Роуленд. — Не убивай ее до того, как узнаешь правду. Приятного вечера.
Роуленд пришпорил коня и помчался по дороге во весь опор. Стоук хмуро посмотрел вслед другу и почувствовал, как девица, устраиваясь поудобнее, беспокойно заерзала, невольно прижимаясь к его мужскому достоинству. Помрачнев еще больше, рыцарь послал Шехема в галоп.
Через минуту они уже спускались в низину. На опушке леса, у ручья, рыцарь высмотрел удобное для стоянки местечко и придержал коня.
— Предупреждаю еще раз — не пытайся бежать от меня, иначе горько об этом пожалеешь.
Стоук соскочил на землю и, подхватив девушку на руки, снял с лошади. При этом он с удивлением отметил, что ноша его отнюдь не так легка, как ему представлялось. Девица весила ничуть не меньше иного мужчины, а ее крепкие бедра и острые колени пристали бы скорее юноше. В фигуре этой строптивицы, весьма откровенно обозначившейся под мокрым платьем, не было и намека на то, что поэты называли «женскими прелестями».
— Отпусти меня, — процедила Ларк сквозь зубы. — Пожалуйста.
