Несколько минут он лежал, не ощущая почти ничего. Потом пришел к нему странный сон — будто заскрипела железная дверь, которую он, кстати, не заметил, когда был еще в сознании, и появившиеся в камере двухголовые мужики с обнаженными ножами невообразимых размеров стащили с нар упирающегося Гмыря и уволокли его. И негр Макамба, увидев двухголовых, будто бы побледнел от испуга настолько, что стала отчетливо видна его черная набедренная повязка, и клетчатый будто визжал на своем языке что-то непонятное.
Снова заскрипела железная дверь, и Никита проснулся.
А проснувшись, первым делом он повернулся к нарам, на которых лежал Гмырь, с целью рассказать последнему подробности странного сна — все-таки Гмырь хоть и был неприятным типом, но говорил по-русски, а не лепетал что-то на неизвестном языке и уж тем более не кричал — макамба!
— Макамба! — приветствовал негр проснувшегося Никиту.
— Пошел ты на хрен малой скоростью, — отозвался Никита и вдруг осекся, заметив, что никакого Гмыря в камере нет.
Негр Макамба сидит в своем углу, клетчатый мужичок нахохлился, как курица и, кажется, спит, а Гмыря нет. И двери — железной тюремной двери с кормушкой в верхней части — нет тоже…
«Как это так? — шевельнулось в обалдевшей голове Никиты. — Как может быть камера без двери? И окно какое-то странное… Как будто нарисованное. А Гмырь? Куда он подавался? Дернули на допрос, пока я спал? Да двери же нету…»
Тут мысли Никиты замкнулись в кольцо, и какое-то время он тупо пережевывал пришедшее ему на ум предположение о том, что дверь замаскированная, чтобы арестанты не смогли ее сломать.
— Макамба! — крикнул негр и прервал ход мыслей Никиты.
Никита встрепенулся.
Он вдруг вспомнил, где, когда и при каких обстоятельствах слышал это погоняло — Гмырь. Несколько дней назад — кстати, какой сейчас-то день? Или час? Никакого понятия о реально текущем времени Никита не имел, тем не менее продолжал свои мысленные рассуждения:
«Несколько дней назад я говорил с Гошей, — вспоминал он. — Сидели мы с ним за бутылкой, и я ему тогда сказал, что с братвой собираюсь прощаться, что завязываю. Он меня отговаривал, а я ему свое. Тогда он замолчал. Он еще как-то странно посмотрел на меня и перевел разговор на другую тему. Стал трепаться о каком-то московском авторитете, которого в кабаке свои же по пьянке завалили. Гмырь. Точно — он так и сказал — Гмыря завалили по пьянке свои пацаны. В кабаке. А кабак как назывался? Да, да, вот именно — „Славянский базар…“ Тогда как это я мог с Гмырем разговаривать, если того давно нет на свете?»
