— И что?
— Ты видел шифровку от Пастуха. О том, что в Потапово прибыла «Мрия». Есть и другая информация. Из Улан-Удэ вышел железнодорожный состав с модулями Су-39. Не нужно объяснять, что это значит?
— Не разговаривай со мной как с идиотом! Это значит, что готовится отправка новой партии истребителей.
— О том и речь. Вспомни, что тебе куратор сказал. «Мы не поставляем самолеты талибам». Значит, запретить загрузку и отправку «Мрии» ты не можешь. Не можешь даже приостановить. При всех твоих полномочиях. Как ты можешь вмешаться в то, чего нет? Не можешь, правильно? — Голубков помолчал и закончил:
— А Ермаков может.
— Если захочет, — сказал Нифонтов.
— Новость об операции ЦРУ заставит его очень серьезно об этом задуматься.
— Выходит, ты предполагал, что этот чертов лейтенант сразу побежит с дискетой к отцу?
— Нет, конечно. Но что случилось, то случилось. Глупо не попытаться извлечь из этого пользу. Включай.
Но вместо того чтобы пустить продолжение записи, Нифонтов отмотал пленку назад.
В динамике вновь прозвучал голос Ермакова-старшего:
« — Шесть миллионов?! Что за херню ты несешь? Какие шесть миллионов?»
Нифонтов снова вернул пленку, еще раз прогнал эти слова.
— У тебя нет ощущения, что он действительно об этих миллионах не знал?
— Как он мог не знать? — удивился Голубков. — Шесть миллионов долларов. Пустяк?
Просто лапшу на уши вешает сыну.
— Нужно будет показать пленку психологам, — отметил Нифонтов и нажал клавишу «Play».
В динамике зашуршало. Фон. Но запись шла. Высокочувствительная пленка фиксировала легкий гул работающего «ноутбука», шелест компьютерной клавиатуры, другие неясные шумы, выдававшие присутствие в зоне действия микрофона какой-то жизни. Потом щелкнуло, все стихло.
Минута.
Вторая.
— Молчит? — спросил Нифонтов.
Голубков приник ухом к динамику; послушал.
Подтвердил:
— Молчит.
* * *
Ермаков молчал. Угрюмо смотрел на пустой темный экран «ноутбука». В экране отражались сосульки волос на его низком лбу. Лицо было неподвижное, каменное.
Юрий понял, что отец ошеломлен и раздавлен тем, что узнал. Так же, как был ошеломлен и раздавлен он сам.
Ермаков действительно был ошеломлен. Но не тем, о чем думал сын. Он чувствовал себя, как человек, который вдруг, в миг, оказался не в темноте, а на ярко освещенной сцене перед сотнями глаз. И понял, что все время, когда он был — как казалось ему — в темноте, на самом деле находился на этой же сцене.
Значит, оперативникам управления известен каждый его шаг. Сколько времени они его ведут? Не день и не два. Как минимум — две недели. После возвращения полковника Голубкова из Будапешта. Верней, после того, как по фотороботу была установлена его личность. Что еще они сумели узнать, кроме того, что Юрий вытащил из их базы данных?
