Но потом Балашов узнал, что комплекс на самом деле принадлежит Панину. Значит, его продадут за его спиной, вот что!
Не зря он уже полгода торчит в этом чертовом риэлторском агентстве. Кое-что соображает.
Следуем дальше. На подобного рода документах обязательно должна быть подпись самого Панина и, конечно, печать. Плюс надо приложить лицензию.
Что же на том берегу все тянут?! Туману напустили, велели ждать дальнейших инструкций. Ведь совершенно ясно, что делать дальше.
И он решился.
Теперь самое страшное осталось позади. Озноб в печенках, когда он прятался в кладовке за коробками с печеньем и чаем. Голоса припозднившихся коллег в отдалении. Оглушающий скрежет швабры в руках старательной уборщицы. Позвякиванье ключей.
Ха, у него были свои ключи, он давно по этому поводу подсуетился! Впрочем, они и не понадобились. Кабинет шефа оказался открытым. Ничего особо ценного там не хранилось, а Панин играл в демократию и полное доверие с сотрудниками.
Тупица!
С каким бы удовольствием Алексей устроил бы здесь погром! Разбил бы стильные тяжелые пепельницы, порвал бы в мелкую крошку календарь с ежедневником, поджег бы кресло! И много еще чего, ох много! Фотку вот в деревянной простой рамке он бы, пожалуй, разрисовал в стиле школьных приколов. Чисто из озорства. На фотке красовалась хищная блондинка в дымчатых огромных очках, за которыми можно было разглядеть пронзительные, ярко-синие глаза. Сестрица начальника. Пронырливая девица, выбившаяся в столичные штучки. Поговаривали, она замужем за знаменитостью, то ли за художником, то ли за модельером — уж не за Юдашкиным ли?! Или просто спит со звездой. Или сама по себе девка популярная. Но это — вряд ли. Еще поговаривали, что между ней и боссом очень теплые отношения. Как же, единственная родственница. Вот бы он ее разукрасил, эту единственную! С превеликой радостью.
А пальцы все-таки дрожали, он заметил. Дрожали, когда поворачивали ручку двери. Когда ящик выдвигали. И уж совсем лихорадочно тряслись, когда нащупали за кучей бумаг то, за чем он пришел сюда.
Бесполезно было пытаться унять эту постыдную дрожь.
И он только старался сделать все побыстрей, передвигаясь почти на ощупь, как слепой, в тусклом свете уличного фонаря, который случайно стал его подмастерьем. А потом выбрался в совершенно темный коридор, отдышался, прижавшись к холодной стене, и стал на цыпочках пробираться в свой кабинет. Тут окна выходили на улицу, и охранник из будки не заметил бы света, — а совершать круг почета этот накачанный лентяй явно не собирался, — но Алексей все же не решился включить лампу.
