Внезапно меня охватил панический страх. Мрачный зеркальный лик океана, что раньше был мне опорой, полом, в котором отражалось небо, вдруг обратился в пустоту, столь же безграничную, как и та, что была надо мной. Более я не был средоточием всего, что поддерживает Твоя Верная Рука, а лишь пылинкой, бесконечно плывущей по течению бытия. Я не знал, куда смотреть, ибо разум мой не ведал пути. Я был мал и глуп, горяч и безрассуден. Если бы я тогда знал то, что знаю сейчас, если бы я тогда уже прочел книги Мата и Гвидиона, я бы остановился. На мне был дихенидд, как и на короле Кустеннине Горнеу, и был он записан в книгах и в сверкающих письменах неба.
На поверхности моего сознания промелькнуло страшное видение: окровавленная голова великого короля, кровь течет из рассеченных жил и глотки. Позвонки мощной шеи его на сколе сверкают белым — Древо, срубленное топором лесоруба Смертоносной Руки. Была ли то голова Артура. Мэлгона или Уриена — мне неведомо. Но я догадывался, какая ужасная задача стоит предо мной, какое страшное дело предстоит мне, какие страдания перенесу я, когда придется мне поддерживать Остров Могущества в равновесии на грани времен, пространства и судеб.
Луна, созвездия и планеты, казалось, начали вращаться все быстрее и быстрее, пока не слились в уходящую в бездну спираль. Отражение ее в океане тоже вращалось, и я ощутил великое возмущение вод в глубине.
Меня затягивало внутрь, в бездну ужаса. Воды, из которых я только-только вышел, — воды чрева матери моей — сомкнулись над моей головой. Я погружался все глубже и глубже, луна над моей головой задрожала и разбилась на мелкие осколки, свет ее распался, погас в лишенной образа тусклой мгле, и туда меня и затянуло. Все померкло. Мрак был таким густым, что ни свет, ни жизнь не могли проникнуть сквозь него. Или я просто думал так, считая себя уже погибшим, — как вдруг увидел очертания стремительных серебристых созданий, что весело скользили вокруг меня Блестящие рыбки подхватили меня и закружив в хороводе, понесли прочь. Глядя на них, я видел тысячи могучих, облаченных в сверкающую чешую воинов. Их было так много, что они показались мне единым изменчивым морским созданием, что скользило и изгибалось так и сяк.
Так вышло, что меня забрали подружки мои селедки, и я стал одним с ними. Может, кто и сочтет странным и даже непристойным то, что я некогда был простой рыбкой. Если так, то они очень мало знают о той жизни, что я вел эти годы! Разве есть что-то низкое в создании, бока которого отливают изумрудом и сапфиром, напоминая поверхность самого океана, и чье серебристое брюшко под стать совершенству игры пятен тени и света той стихии, в которой оно живет? Разве нельзя гордиться тем, что его светящиеся формы меняют свой яркий цвет так же, как вечно переменчивое море, — густой золотисто-коричневый незаметно переходит в воздушный зеленовато-серый. Что по сравнению с этим панцирный доспех Артура? Может ли сам Гофаннон маб Дон сплести кольчугу, столь же славную своим совершенством?
