Полноватый мужчина, в сером костюме, с очками в золотой оправе, с закрытыми глазами и чуть приоткрытым ртом. Лет пятидесяти от роду. В солнечных лучах его лысина казалась более розовой, чем на самом деле. Под рукой с карандашом оказался маленький блокнот. Спиллейси написал на нем одно слово. По тому, как заваливались и набегали друг на друга буквы, я понял, что писал он уже распростершись на столе, умирая. Но разобрать слово не составляло труда. Написал он — «Уинго».
Мой следующий поступок обусловила лишь одна причина: я почувствовал, что единственное слово, фамилия, написанная на блокноте, предназначалась мне. Принадлежала мне, поэтому я вытянул блокнот из-под руки, сжимавшей карандаш, и сунул в карман пиджака. А затем, подчиняясь инстинкту самосохранения, вытащил носовой платок и, обернув им внутреннюю ручку, открыл дверь. В коридоре тщательно стер отпечатки пальцев с наружной ручки, сбежал по лестнице на два этажа и вызвал лифт. В кабине вел себя предельно скромно, стараясь оставаться не замеченным тремя пассажирами, ехавшими сверху, и еще тремя, что вошли на седьмом, четвертом и третьем этажах.
Снаружи Никерсон-Билдинг выглядел точно так же, как и многие другие административные здания, возведенные в двадцатых годах на Парк-авеню подрядчиком, несомненно отошедшим в мир иной раньше Фрэнка Спиллейси. Поэтому я не стал восхищаться его архитектурными достоинствами, я прошагал два квартала по Парк-авеню и свернул вправо, в поисках первого попавшегося бара.
Назывался он то ли «Холодная утка», то ли «Зеленая белка». Стойка занимала всю правую стену, в зале стояли столики под клетчатыми скатерками, вдоль левой стены тянулись кабинки. Часы показывали десять минут пятого, так что столики пустовали, а за стойкой сидели лишь два завсегдатая. Я устроился на другом конце стойки, поближе к двери, подальше от пьяниц, и, когда бармен подошел ко мне, заказал двойное шотландское.
— Со льдом? — спросил Бармен.
— Чистое и стакан воды.
Мне следовало попросить его налить виски в высокий бокал, потому что рука моя сильно дрожала и несколько капель упало на стойку, когда я подносил рюмку ко рту. Виски я выпил залпом и тут же дал знак бармену повторить заказ. Увлеченный разговором с двумя пьяницами, должно быть о спорте, автомобилях или политике — что еще могут обсуждать в четыре часа пополудни бармены и пьяницы, — он с явной неохотой прошествовал к моему краю стойки. Возможно, правда, что у него просто болели ноги.
