Вот как она звучит:
Хорошо молиться тебе, как легко ты слышишь!
Видеть тебя — благо, воля твоя — светоч.
Помилуй меня, Богиня, надели долей.
Ласково взгляни, прими молитвы, выбери
Путь, укажи дорогу.
Лики твои я познала — одари благодатью!
Ярмо твое я влачила — заслужу ли отдых?
Велений я жду твоих — будь милосердна!
Блеск я твой охраняла — обласкай и помилуй!
Сиянья твоего искала — жду себе просветленья.
Всесилью молюсь твоему — да пребуду я в мире
Я молилась сама, и люди, глядя на меня, тоже — не знаю, все ли от чистого сердца, но возражать не посмел никто. Даже если кто-то из рабов происходил из племен, не признающих Богиню, они побоялись если не ее гнева, то своих сотоварищей.
Затем я произнесла первую в своей жизни речь. А это было сложно.
В Храме меня, конечно, научили, что играть можно не только оружием, но и словами. И язык у меня был хорошо подвешен, может быть, даже лучше всех в Темискире, коль скоро меня избрали Рассказчицей историй. Но одно дело — рассказывать истории, а речи произносить — совсем другое. Тем более что говорить мне предстояло не с воинами, как я привыкла.
Я сказала правду, что всем нам придется зимовать на острове, и у нас есть все, чтобы благополучно пережить эту зиму. По весне мы уйдем, и у остальных будет выбор — тоже уйти либо остаться на острове. Но для этого нужно починить корабли. Поэтому всем, кто смыслит в морском деле, придется этим заняться. На нас смогут напасть с моря, мы должны быть готовы отбивать нападение, поэтому все, кто не владеет оружием, обязаны научиться. Вообще, работать придется всем («нам всем», — сказала я), но не на господ, а на самих себя. У бывших рабов, сказала я, должны быть выборные, наиболее достойные, пусть они решают дела, которые их касаются. С тем же, что касается всех («всех нас», — сказала я), следует идти ко мне.
Еще я сказала, что каждый может следовать обычаям своей веры, кроме тех, что включают пытки и смертоубийства. (Это сейчас я могу сказать: «Молись кому хочешь, а повинуйся мне». Тогда для этого мне требовалось гораздо больше слов.) Вот что примерно я говорила, хотя куда дольше. Кроме того, я не была уверена, что они меня поняли.
Они расходились как во сне. Свобода ли подействовала на них, как конопляный дым на скифов, или просто сказывалась усталость — не знаю.
Мои воины были на местах и следили за порядком на случай, если кто-нибудь тронется рассудком и начнет буянить.
Я вытащила меч из жертвенника, бросила его в ножны и увидела, что ко мне идет женщина из бывших рабынь. Я не знала, откуда она взялась — с корабля или из крепости. Во время ночного боя было слишком темно, чтобы различать лица.
