Дети же участвовали в сече гораздо реже, потому-то их доспехи в основном и сохранились. Вас же не удивляет, что в наше время есть противогазы для детей? Представляю, какие дикие заголовки могут появиться в желтой прессе лет через пятьсот, раскопай люди будущего подобный склад: «Раскрыта тайна века: Россию населяли микроцефалы»!
Так что есть здесь люди помельче, есть и покрупнее, этот же, с мышцами плотными, как железо, раза в два здоровее меня. Я хватаю его за руку с ножом, но мерзавец, явно наслаждаясь процессом, не торопясь, давит сверху, пока кончик ножа не оказывается в каком-то сантиметре от носа. Запястья у противника широкие и толстые, руки волосаты, как у орангутанга, и именно про такой тип лица в народе говорят: кирпича просит.
«Где же тот рыжий, почему не поможет? — мелькает паническая мысль, но тут же я понимаю: — Ушел, оставил меня одного. В этом мире каждый сам за себя».
Хрипя от натуги, я выворачиваю голову, но нож опускается еще ниже, кончик лезвия почти царапает щеку.
— Ну, вот и все, — чуть ли не с нежностью разбойник. — Ты — покойник!
Странно хрюкнув, он отчего-то замирает, изо рта бежит тонкая струйка крови. Я с усилием отваливаю труп в сторону. Надо мной, протянув руку, стоит рыжеволосый рыцарь.
— Пора уходить, — просто говорит он. — Палач сбежал, я так и не смог его догнать. Если не поторопимся, повиснешь на пыточном столбе рядом со мной. Но сначала мы должны вернуть перстень. Не вернем, так мне лучше остаться здесь.
Я с трудом поднимаюсь, кое-как отряхиваю одежду.
— Ты что, сумасшедший? — холодно интересуюсь я. — Тебя, когда в плен брали, чем по голове били: дубиной или просто поленом?
— Ты не понял. — Рыжеволосый смотрит строго, в глазах ни тени улыбки. — Это перстень кузена дофина. Стоит показать любому барону — примут как самого дорогого гостя. Иметь его — значит, что ты представляешь самого герцога, ясно?
— Удостоверение-вездеход, — бормочу я, опасливо озираясь. — Да, это круто, но слишком опасно. Наверняка он у Шарля, а ни один перстень не стоит моей жизни, потому лично я ухожу.
— Помоги еще раз, — просит рыцарь. — Что сам погибну — ерунда. Бесчестье — вот что невыносимо. А хуже всего, если провалится восстание. Ты видишь, ничего от тебя не скрываю. По всей Франции люди ждут только знака, если их схватят...
Знает мерзавец, на какой крючок цеплять. Я решительно качаю головой, открываю рот, чтобы попрощаться, и с изумлением слышу от себя:
— Ну хорошо, но больше — никаких трупов... без особой нужды. К резиденции главаря восставших крестьян пойдем так...
