Помолчав, он поднял измученное лицо и сказал:
— Зачем бы он стал заботиться о микрофонах, если ему хватает одного взгляда на любого нас? Неужели вы так и не поняли, что он о каждом способен рассказать, что тот говорит или думает — или думал и говорил, просто взглянув на человека, на любого, за исключением Никки?
Глава девятнадцатая
Китаец
На следующее утро Джуди вышла из моря, сверкая, словно тюлень. Про Хозяина оба забыли.
Она торжествующе воскликнула:
— Ультразвуковой дзынь-бим-бом! И никто не падает в обморок!
Они таки выпросили у техников веревку. Ее удалось закрепить на наклонной стороне острова, где не так давно приставала шлюпка с яхты. В спокойные дни, держась за нее или не отплывая слишком далеко, можно было купаться без риска, что тебя унесут в океан опасные течения Роколла.
Шутька, замечательно умевшая заботиться о сохранности собственной персоны, встревоженно металась вдоль кромки кручи, по временам поднимая лапку и повизгивая, — это она упрашивала их вылезти из воды. Ей вовсе не улыбалась перспектива пережить купание еще раз. И образ собаки, которая сидит на могиле хозяев, пока не зачахнет, как-то не представлялся ей достоверным. Символом ее веры было выживание, а отнюдь не морские купания или горестная кончина, и если кто-то решил утопиться, — его дело, Шутька же твердо намеревалась пожить еще чуток.
Про обморок Джуди упомянула потому, что купались они голышом. Их ведь не предупредили о похищении заранее и они не взяли с собой таких жизненно необходимых вещей, как ласты и плавки, — вот и плавали теперь в чем мать родила.
Держась за веревку и заливая водой горячий гранит, они вскарабкались наверх и раскинулись на скале, чтобы обсохнуть. Тела их сплошь покрывал темный загар. Кожа уже облезла даже там, куда солнце, как правило, не достает, — в подбровьях и на верхней губе, — ибо свет его, отражаемый сверкающими водами, был столь яростен, что дети могли бы получить солнечный удар, даже не снимая шляп. Впрочем, к солнцу они давно привыкли. Когда они улыбались, на кофейного цвета лицах появлялся как бы разрез, наполненный побелевшими дынными семечками, придававший им безумное, отчасти людоедское выражение. Только и осталось в них белого, что глазные яблоки да зубы. Первыми они могли вращать, а вторыми — слопать вас, распевая «Спи, мой беби» или что-нибудь вроде этого.
Атласная кожа детей отдавала на вкус солью, столь помогающей загару. Кожа обтягивала их, словно питонов. Под ней перекатывались гладкие мышцы, и тени между мышцами слегка отливали фиолетовым.
