Старушка мать, что сидела на краю кровати, уперев подбородок в сложенные на подоконнике руки, хмыканьем подтвердила окончание операции, но взгляда не отвела ни на минуту.
Ее дочь, высохшая женщина с беспощадной перманентной завивкой, похожей на шлем, и нестираемым выражением разочарования на лице, тоже не двинулась с места; так и стояла рядом с матерью, держа занавеску, словно щит в ожидании тучи стрел.
— Что они там нашли? — прошептала старушка.
— Не знаю. Что-то в канализации. Я отсюда вижу не больше, чем ты.
— Как ты думаешь, мистер Периам знает, что они здесь? Полицейские, я имею в виду. Это же полиция, Мирри. Вон того, в сером, который только что вошел, — я видела его в участке, когда ходила туда за кошельком. Все-таки странно, что мистера Периама нет дома.
— Он, я так думаю, все еще в отъезде.
— А что тот, другой — его друг или постоялец, или кто он ему?
— Про него я вообще ничего не знаю. На минуту обе замолчали.
— Что-то не так с этими полицейскими, — пробормотала старушка. — Полицейские не чистят канализацию. — Ее голос выдавал скорее раздражение, чем интерес.
Дочь ничего не ответила. Отодвинув портьеру еще немного в сторону, она наблюдала, как оставшийся в проходе человек — тот, что не в сером, — аккуратно приставляет к стене короткую лесенку. Он забрался наверх и заглянул в воронку дождевой трубы. Опасливо потыкав в нескольких местах пальцем и явно не обнаружив ничего интересного, он спустился, отнес лесенку к ограде и вошел в дом.
В доме теперь было семеро: два констебля в форме, они положили свои каски ровным рядком на столе в кухне и — большие, со взъерошенными бровями — стояли, чуть нервничая, рядом с входной дверью; уже знакомая нам пара в штатском, которая выполняла работу на улице; водопроводчик, застегивающий свою сумку с инструментами в осиротевшей ванной; и две резко контрастные фигуры, находившиеся, тем не менее, в достаточно дружеских, казалось, отношениях, которые систематично обыскивали и осматривали душную коричневую столовую с выцветшими лоснящимися обоями.
Один из этой последней пары — мужчина, ростом на каких-то три-четыре дюйма повыше шести футов — стоял в непринужденной позе, словно добродушно извинялся за свои размеры, и смотрел вокруг, слегка наклонив голову набок, похожий на аукциониста высокого класса, который нарочно пропускает мимо ушей заявки всякой плотвы. У него был твердый, несколько ироничный рот человека, хорошо умеющего слушать. Время от времени он запускал свои длинные пальцы в густую короткую шевелюру цвета спелой кукурузы.
