Хорошо, конечно, любить людей молодых, которые стоят этой любви. Однако встречаться с теми, с кем кое-что пережито, которых все меньше и меньше, это так же хорошо.
Если я проживу и триста тридцать лет, все равно буду с теплой, высокой грустью вспоминать такие вечера, где чокаются не для того, чтоб напиться, а чтоб смелее, откровеннее высказать, как мы рады дружеской встрече, когда и споем, ладно сойдясь не так голосами, как для всех нас понятным волнением.
Наша деревня песенная издавна. Мужчины хорошо поют. А более правильно будет сказать, пели. Одни не вернулись с фронта, а кто вернулся, так уже и постарел. Особенно те, что на войну пошли семейными, пожилыми.
Хлопцы в тот вечер рассказали мне, что двое из наилучших нижнебайдунских певунов, Владик Чиркун и Антось Наумович, летось осенью собрали к забору чуть ли не всю ярмарочную толпу. Да не собирали они, а просто сами сели, утомившись, у высокого тына на пахнущей отцветшими ромашками траве, на том более свободном на рынке месте, где продаются горшки, и запели тихо, не спеша - для себя.
Рядом затих постепенно перестук по горшкам и кувшинам, торг остановился, и люди стали подходить на песню. Сначала мужчины. Ближайшие, потом дальние. Кто на песню шел, а кто на тот сбор, но, вслушавшись, и сам оставался.
Что ж они там пели? Какие из тех песен, которые в разное время слушал, а то пел и я? Может, эту, гордо-орлиную:
...Зовет меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: "Давай улетим!.."
Или, может, эту будничную, совсем уж свою, деревенскую, задорно-веселую:
...А каб свiннi паздыхалi
I хата згарэла,
Як мне гэта прымачае
Жыццё надаела!..
Или эту, печально-задушевную:
...Як хороше, як весело
На бiлiм cвiтi жить!
Чому ж у мене серденько
I ные, i болить?..
Люди стояли, слушали, и людям было хорошо. То задуматься можно, то весело станет, то загрустится. Так по-праздничному, необычно.
Потому что вот же сели эти двое у забора, один даже вытянул на траве деревяшку. Это Владик, который с Великой Отечественной пришел без ноги. Антосю еще в первую мировую поотбивало пальцы на правой руке. Первому будет за шестьдесят, и не зная узнаешь, а второму уже и на восьмой десяток пошло. Можно сказать, лебединая песня. Протяни свою бесчисленность дней и ночей через войны, нужду, тревоги, несколько перемен власти - тут можно и устать, и загрустить. А люди эти поют! Так задушевно, хорошо. В два голоса. Негромко, но все еще молодо. И самим им, видимо, тоже хорошо. И грустно, и хорошо. Может, даже и так, как им редко когда бывало...
