– Тени на кубке должны быть более насыщенными, что сделает его форму более выпуклой, – подсказала она, внимательно изучив его работу, – а световой эффект должен быть мягче. Тем самым вы сумеете показать, что кубок сделан из бронзы.
Кеннет понимал, что Ребекка совершенно права. Ему всегда удавалось передать свойства предметов, когда он работал с акварелью. Почему же у него ничего не получается с маслом?
– Все придет со временем, Кеннет, – успокоила его художница, заметив, что он расстроен. – Не надо принимать все так близко к сердцу.
Ее сочувствие стало для Кеннета последней каплей, переполнившей чашу терпения. С внезапной яростью он запустил кистью в холст, заляпав его пятнами краски.
– Мне жизни не хватит научиться этому! – воскликнул он в отчаянии.
Ребекка нахмурилась.
– У вас получается не так уж и плохо, – сказала она.
– Но и не хорошо. Мне никогда не освоить живопись.
Кеннет отбросил палитру и стал мерить мастерскую крупными шагами. Его переполняла такая злость, что, если бы не присутствие Ребекки, он бы окончательно взворвался и стал крушить все, что под руку попадется.
– У меня не получается, Ребекка, и никогда не получится. Краски не ложатся так, как мне бы того хотелось. Я понимаю, как все должно быть, но, когда беру кисть в руки, будто кто-то подталкивает меня под локоть. – Кеннет повернулся и указал на мольберт. – Вы же видите, что я только напрасно трачу ваше время, холст и краски. Все плоско, невыразительно, никчемно. Господи, за что мне такая мука?
Кеннет направился к двери, когда услышал за спиной голос Ребекки:
– Урок еще не закончен.
– Закончен, и больше никаких уроков. – Кеннет взялся за ручку двери. – Мне очень жаль, Ребекка. Я благодарен вам за то, что вы не пожалели времени для меня, но, как видно, это напрасная затея.
– Вернитесь, капитан, – приказала Ребекка. – Я подчинилась вам и пошла на этот злополучный бал, теперь вы должны подчиниться мне. Не лучше ли поискать другой подход к вашей работе?
Довод был убедительным. Кеннет, колеблясь, переводил взгляд с двери на Ребекку, не зная, на что решиться. Здравый смысл возобладал, и, успокоившись, Кеннет подошел к мольберту, стараясь не смотреть на испорченный холст. Гораздо приятнее было смотреть на Ребекку, ее решительное лицо и растрепавшиеся рыжие волосы.
– Вы тоже сталкивались с такими трудностями, когда учились писать маслом? – спросил он.
– Да, и сталкиваюсь до сих пор.
– Неужели? – удивился Кеннет. – Мне всегда казалось, что у вас все идет гладко.
