— Я знал, что умру, когда меня вытащили на какой-то пустырь между дворцом эмира и городской тюрьмой. Дав мне лопату, Рахмин приказал копать могилу, но я с трудом шевелился, могилу пришлось рыть охранникам. Потом они спросили, не передумал ли я присоединиться к братству правоверных. Я снова отказался, пожелав их матерям совокупиться с дикими кабанами. Я был готов к смерти, мне этого страшно хотелось.
Йен замолчал. От боли за мужа Лора так закусила губу, что почувствовала во рту вкус крови.
— Охранник поднял ружье, взвел курок, и я даже обрадовался: значит, смерть не будет мучительной. Однако у Рахмина возникла другая идея. Охранник столкнул меня в вырытую могилу. Они… начали хоронить меня заживо, и тогда я сломался. Уже не было ни боли, ни гордости, ни злости, только ужас. Лежать в темноте, задыхаться, чувствовать на себе вес земли и все еще оставаться живым… Это было невыносимым. В этот момент Йен Камерон умер, жаль, что вместе с ним не умерло и его тело.
— Но ведь ты не умер, — мягко заметила Лора, потрясенная до глубины души.
— Да, не умер, но заплатил высокую цену. Я кричал, плакал, умолял, пресмыкался, обещал сделать все, что от меня потребуют. И на этот раз согласился перейти в их веру. Это очень легко: «Нет Бога, кроме Аллаха, а Мохаммед пророк его». — Йен так стиснул руку жены, что ее пальцы онемели.
— Тогда почему ты снова оказался в подземелье?
— Меня перенесли во двор, помыли, накормили, стали лечить. От боли я даже не заметил, как мне сделали обрезание. Я испытывал к себе такое отвращение, что лишь смерть могла искупить мое унижение. Тем временем эмир через Рахмина приказал мне командовать его артиллерией, но я ответил, что скорее в аду настанет мороз, чем я буду работать на эмира, что отказываюсь от веры. Рахмин пришел в дикую ярость, ибо мусульмане ненавидят отступников даже больше, чем неверных. Я решил, что теперь меня уж наверняка похоронят заживо, но, к своему удивлению, оказался в «черном подземелье». Возможно, эмиру требовалось время, чтобы решить, как получше расправиться со мной. — « Йен надолго замолчал и наконец произнес выстраданную фразу; — Два месяца спустя Петр Андреевич получил привилегию умереть за мои грехи.
— Петр умирал, и возможность спасти тебя делает его смерть осмысленной, — сказала Лора, понимая слабость этого утешения.
— Возможно, только его мужество не умаляет моей трусости и вины. Я всегда полагал, что, когда наступит мой час, я сумею умереть достойно, как мужчина. Не без страха, но по крайней мере с честью. И не смог этого сделать.
