И когда она уже стояла у распахнутой двери, а к её ногам, как сиротливые щенки, жались чемодан и футляр с микроскопом, ей дано было испить свою чашу до дна.
— Может, оставишь? — спросил он, держа её неживые руки в своих. — Ведь скоро очередь на машину подойдёт… — И дабы стало понятнее, о чём говорит, сжал ей пальцы так, что она почувствовала боль от кольца. И эта боль, а совсем не слова, подсказала Светлане, что он говорит о фамильном бриллианте, оставшемся ей от матери.
Она задохнулась, прислонилась, чтобы не упасть к косяку, и медленно, как тесную перчатку, стащила перстенёк. Крикнуть: “Нет!”, послать ко всем чертям не смогла — язык окаменел и не ворочался. Как в замедленной съёмке сняла, опустила в распахнутую ладонь и шагнула через порог, толкнув каблуком тут же захлопнувшуюся дверь. Только гулкое эхо прокатилось по затянутым сеткой пролётам. До конца сыгранная, хоть и при пустом зале, королевская роль. Отзвук оваций на лестничных клетках.
Как она ненавидела себя за то, что не швырнула колечко прямо в лицо! Как себя презирала за то, что она такая, как есть, и уже не переменится до самой могилы. Роняя злые слезинки, отворачивая слепое, так подурневшее лицо от редких прохожих, она думала тем ранним и знобким утром о лисе, которая, чтобы вырваться из капкана, отгрызла собственную лапу. Отвлекала себя этим образом, искала оправдания перед собственным беспощадным судом, отдалённо зная уже, что не только уцелела, но и вылечилась раз и навсегда.
Рунова очнулась от дрёмы, когда поезд уже стоял и её спутники стаскивали с полок гремящие жестяными банками рюкзаки. Глянув в зеркальце и оставшись недовольной помятым лицом, поднялась и направилась к выходу, преодолевая покалывание в затёкшей ноге.
Обесцвеченное, низко нависающее небо едва прорисовывалось раздуваемыми ветром облачными оборками. В воздухе явственно ощущался электрический привкус близкой грозы. Сеял холодный надоедливый дождь. Утрамбованная, посыпанная шлаком земля жирно блестела под фонарями, которые покачивал задувающий с разных сторон ветер. Астахов провёл Рунову через пути к одноколейной ветке, где уже сидели на узлах местные жители. Состав стоял в тупике, ожидая сердито попыхивающий паровозик — “кукушку”, набиравший воду.
Беркут и “умственный мальчик”, чьего имени Светлана не запомнила, притащили из станционного буфета сетку, полную бутылок минеральной воды.
— В последний раз настоящей? — предложил Астахов, раздавая картонные стаканчики.
