— Еле на ногах стоит, а горелку ведёт, что твой рейсфедер. — Ровнин локтем отёр лицо.
— Своими руками губим человека.
— Я что-то не встречал стеклодува, который бы сделал тебе за так. Да ещё без очереди. Не мы первые, не мы последние.
— Удобная философия, — вздохнул Ланской. — Но вещица действительно загляденье! — он попробовал трёхходовой кран. — Как по маслу… Поставим?
— А чего тянуть? — с готовностью согласился Малик.
Они подняли раму вытяжного шкафа и принялись методично отсоединять ведущие к реактору шланги и провода.
— Не остыла ещё, — ненароком притронувшись к кожуху печи, Кирилл привычно схватился за мочку уха. — Опять дотемна провозимся.
— Не на дядю вкалываем, — отозвался Ровнин. Он всё ещё не мог отдышаться, и его широкая грудь ходуном ходила под облегающей тканью халата.
Следя краем глаза, как мелькают, мимолётно и бережно касаясь всевозможных трубок и клемм, его полные короткопалые руки, Ланской вновь поймал себя на мысли, что более немузыкальных лап ещё не создавала природа. Глядя на них, трудно было поверить, что Малик почти ежедневно упражняется на скрипке, а порой и подхалтуривает по старой памяти с дружками-лабухами на вечерах или свадьбах. Играл он всегда с закрытыми глазами, мучительно гримасничая и шумно дыша носом. Безропотно меняя почти игрушечную скрипочку, коли была такая нужда, на здоровенный контрабас, он обладал редчайшим даром заражать других своей по-детски открытой непосредственной радостью. Право, смешно и трогательно было следить, как, окончательно выдохшись под конец вечеринки, он начинал подпевать и пританцовывать, не жалея ни струн, ни смычка. И неизвестно, что над чем преобладало у Малика в такие минуты: то ли упоение бесшабашным весельем, то ли вовсе нелишняя в семейном бюджете четвертная. Как-никак, старшая дочка уже таскала в музыкальную школу нотную папку довоенных времён, и в доме подумывали о покупке пианино.
Предоставив подвод новой трубки приятелю, ибо у Малика это всегда получалось ловчее, Кирилл подумал о том, что человеческие устремления столь же неоднозначны, как и сами люди. Здесь ничего нельзя выделить в виде чистой субстанции. И всё богатство внешних проявлений для постороннего глаза не более чем простые модели, никак не отражающие скрытой глубины поразительно запутанного лабиринта души.
Зная свойства отдельных углеводородов, мы и то не решаемся говорить о нефти, вернее о нефтях, таких многоликих и разных. Но человек, люди — это вообще неисчерпаемый космос, и только сердце, его безотказная интуиция не дают заблудиться среди звёздных мерцающих точек, где каждое слово, каждый поступок — сигнал.
