Солнце перевалило зенит. Ковролетчики мужественно терпели холодный ветер. Внизу раскинулось редколесье. Граница неумолимо приближалась.
Прапорщик потребовал сделать привал. Стоило ковру коснуться земли, Палваныч скатился на траву, встал на четвереньки, ловя ртом наконец-то спокойный, не несущийся упругим потоком воздух. Ужасно хотелось попить, чтобы успокоить желудок.
— Укачало, товарищ прапорщик? — ласково спросил Коля.
Дубовых выразительно стрельнул в него окосевшими глазами.
— Об этой позорной странице моей биографии — ни слова, понял?
— Так точно…
Хельга принялась деловито обустраивать место стоянки: расстелила покрывало, достала снедь, прихваченную из замка.
Через несколько минут прапорщик вернулся в норму. Перекусили. Развалились на ковре, задремали.
Странное случается с людьми, попавшими в необычную ситуацию. Вроде бы учись на ошибках и держи ухо востро, но почему-то бедолаги не хотят вести себя правильно… Лавочкин и Палваныч проспали знамя, их захватил врасплох Унехтэльф, ан нет, не сделали выводов.
По закону подлости, здесь бы они и попали в плен к людоедам или были бы раздавлены великаном, каких водилось в этих местах превеликое множество. Но на сей раз… всё обошлось.
Прапорщик заворочался и со вздохом сел.
— Эй, рядовой! — прохрипел он. — А ты чего это дрыхнешь?! Вдруг враг не дремлет? Вот, ектыш, дисциплинка…
— Так приказа караулить не было, — принялся оправдываться Коля.
Он не знал, что невольно повторил недавнюю отговорку Аршкопфа. Палваныч вспыхнул:
— Вы, паразиты, сговорились, да? Я тебя быстро научу устав любить. Ишь, «приказа не было»… А разрешение поспать ты получал?!
— Нет, но…
— Рамка от панно! Запомни, рядовой, ты на службе. До дембеля далеко. И я, единственный имеющийся в распоряжении командир, за тобой прослежу.
— Как тюремщик? — Лавочкин усмехнулся.
— Значит, есть такая наука — психология. Согласно ее, — прапорщик действительно не связал падежи, — на меня, ну, на твоего непосредственного начальника, возложена трудная задача: воспитание в тебе настоящего мужчины. А настоящий мужик — это не тощий охламон, одинокий бродяга любви Казаноста, или как там его. Это спокойный и уверенный в себе крепкий парень, матерый человечище, отец своих детей. Я к чему? К тому, что штаны застегни, а то ходишь, будто девка красная, с ширинкой растопыренной!
Пристыженный Лавочкин отошел подальше от торжествующего командира. Тот крикнул вдогонку:
— Запомни, я слежу за тобой и твоими морально-волевыми поступками! Не хами, чти командира и не воруй. А то знаю я вас. Чуть отвернешься, а вы уже слямзили ракетонасильник.
