У Дубовых хибара тоже вызывала подозрение.
Тем не менее, стоило телеге подъехать к аварийной постройке, распахнулась хлипкая дверь. Вопреки ожиданиям прапорщика и Коли, она не отлетела прочь от дома, а осталась висеть на ременных петлях.
Из внутреннего полумрака лачуги на свет выплыла круглая селянка мегаматрешечной формы. Лавочкин припомнил, что о таких в родной Рязани говаривали «поперек себя шире». А еще всплыла фраза «кошелка рязанская». Конечно, странно было примерять эти определения на немецкую крестьянку, но уж больно точно она им соответствовала.
Курносая, круглолицая, русая. В безразмерном платье. Босая.
Грозная и хмурая, словно штормовое предупреждение.
Гюнтер сразу вроде бы уменьшился, чуть сдулся. Лицо его превратилось в гротескную извиняющуюся мину. Наверняка такая же возникла у собакоубийцы Герасима, когда он делал свое черное дело.
Селянка всплеснула пухлыми ручищами,
— Вернулся, охламон! — визгливо прохрипела она (ужасный был голос, солдат не удержался и поморщился с непривычки). — А я уж думала, совсем не появишься, муженек.
«Муженек» крестьянка произнесла с особенной издевательской интонацией.
— Здравствуй, умничка моя! — заискивающе поприветствовал супругу Гюнтер. — Ребята, это Петероника. Петероника, это ребята.
— Очень приятно, — поклонился Коля.
— Здравия желаю, — буркнул Палваныч.
— Я выгляжу больной? — придралась к нему хозяйка.
— Нет, когда молчишь. — Дубовых совершил неожиданный юмористический прорыв.
Женщина замолчала, боясь показаться больной.
— А что же мы в дом не заходим? — залебезил Гюнтер. — Милости просим, гостюшки!
Внутреннее убранство было столь же трухлявым, сколь и лачуга снаружи. Старая мебель не раз ремонтировалась, причем ужасно неумело. Нет необходимости в подробном описании обстановки, достаточно упомянуть слово «рухлядь».
Рядового и прапорщика уложили на гору перин, сваленных на полу. После ночи в шалаше такой отбой воспринялся вполне нормально.
Утром их усадили за стол на еле живую скамью. Гости ежесекундно думали, как бы не свалиться с этого слабо упорядоченного набора обломков.
Петероника попыталась собрать угощение. Заботы заключались в беганье от стремного стола к серой печи и беспрерывном кудахтанье: «Что делать?» Габаритная крестьянка ухитрялась ничего не задеть, а любое касание мебели возымело бы разрушительный эффект.
Хозяин, севший напротив Коли и Палваныча, гордо глядел на супругу.
— Всё хлопочет, рукодельница… — выдохнул он. — Души в ней не чаю…
