— Здравствуйте, я принес…
— Что?
— Ну, вы сказали принести извинения… — напомнил Лавочкин, выставляя на стол водку и скромную студенческую закуску.
— А… Ну, садитесь… — Стареющий херувим полез в шкаф за стаканами…
Вот за эту всю историю Коле почему-то было нестерпимо стыдно. Даже нос чесался, когда он ее вспоминал.
Художника откровения Николаса не вдохновили. Солдат погряз в объяснениях, что такое академия, кафедра, азбука, Кирилл, Мефодий, Морзе и культурология. В конце концов рисовальщик забраковал сам сюжет:
— Вы уж меня простите, господин герой, но я не вижу ничего постыдного в вашем поступке. От всех этих сложностей голова кругом идет. Я бы этого вашего Шутмана поколотил бы. Воистину говорят, герои идеальны… Мне бы про убийства, про насилие всякое…
— Тут я тебе, извини, не помощник.
«Чувствуются гены маньяка-предка, — подумал он. — Черпать вдохновение в мерзостях…»
Лавочкин отвернулся и заснул.
Через несколько часов бородач разбудил Колю — репродукция пыточной вакханалии была готова.
— Безупречная копия, — оценил солдат, сличив изображения. — Даже жалко будет по такой черкать.
— Черкать?! — Красные глаза гнома чуть не выскочили из орбит.
— Я должен соединить линиями все причинные места.
— И какой извращенец вас надоумил?
— Ваш мудрец. Длиннобородый.
— Ой! Тогда конечно… — Маэстро сник, но тут же воскликнул: — Подождите! Я принесу несколько листов тонкой бумаги. Мы наложим их на картинку и начертим всё, что вас интересует.
Сказано — сделано.
Коля склонился над иллюстрацией, покрытой белым прозрачным пергаментом, и кумекал, как бы исполнить предписанное. Художник вовсю сопел на матрасе. Помучившись, Лавочкин повел карандаш по периметру. В результате получилась замкнутая кривая.
— Вылитая карта, — хмыкнул солдат. — Только есть ли такая страна, и куда идти-то? Соединить все точки… Нет, ну это глупость. Тут их двадцать четыре, я всё заштрихую, их соединяя. Хотя… Стоп! Вот же еще одно, двадцать пятое причинное местечко!
Примерно в центре свеженарисованной страны обнаружилась последняя точка.
— А вот и цель! — торжествующе завопил Николас Могучий. — Картографа мне!
Художник ответил громким храпом.
Утром (времена суток в пещере объявлял специальный служитель) Лавочкин походкой Петра Первого внесся в трапезную залу.
— Ахтунг! — Он бухнул на стол широкую прозрачную бумажку с жирно обведенными контурами и главной точкой. — Полцарства тому, кто скажет, что это за место.
Гномы сгрудились вокруг карты. Заспорили. Без толку.
