«Тоже, – думает Алпатов, – может быть, нечаянно, недоглядев, везли кого-нибудь с живым членом на небо и бросили на полпути, и он тут размножился».
Вот показалась целая деревня, из нее выходят голодные, просят хлебца ради Христа, есть хотят и размножаться.
«Тоже не кончились: голодные не могут быть христианами, надеются насытиться и продолжаться, а живой мир во Христе кончается».
И знает Алпатов теперь уже наверно, что так ему обман не пройдет и он опять вернется в гущу людскую оттого, что мизинец его жив. Солнце чуть-чуть означилось желтое, смущенно глянуло на леденеющую землю. И земля, его обиженная жена, вихрем ответила, она высылает детей своих заступиться за мать. Не знают бедные дети, что солнце вернется и опять помирится с землей. Они свои огни зажигают, и с красными факелами мчатся, и крутятся в вихрях столбами, поднимая сухие листья деревьев, дорожную пыль и песок.
Темный вихрь явился навстречу отцу Афанасию, вышел из вихря Персюк с конным отрядом и реквизировал тело Алпатова.
– Сын мой, еще потерпи! – сказал священник с улыбкой, от которой все плачут.
«И все это из-за мизинца, – знает Алпатов, – живой мизинец и есть весь мой грех».
Музыканты играют «Мы жертвою пали», и четыре красноармейца несут Алпатова в красном гробу обратно в город на площадь Революции, где стоит Карл Маркс возле почетных могил убитых на своем посту комиссаров. Алпатова тоже хоронят, как комиссара.
В Ямщине услышали музыку.
– Что это красное?
– Гроб несут, кого это?
– Видишь, без попов: комиссар грохнулся.
– Подсолнух!
В толпе Фомка, брат Персюка, показался:
– В реку бы его, – говорит, – а они музыку разводят.
– Товарищ, так нельзя, – отвечает ему человек мастеровой и при фартуке.
– В реку нельзя, отчего? Река покойников любит, раки съедят, и никаких.
– Так, выходит, он был не человек, а статуй и нет ничего.
– И я тоже говорю, что нет ничего, а то говорят: «Мы управляющие», – и тоже бьют, не бьют разве новые управляющие?
– Так это всегда было: и раньше, и теперь, всегда били нашего брата, потому что без этого нельзя.
– Ну так на что же тут музыка, к стенке поставил и в реку: я – Фомка, он – комиссар, и никаких, какого же черта!
– Комиссар Фомку, Фомка комиссара, ты меня, я тебя, нет, так не выходит.
– Чего же тебе еще надо? Ты на меня, я на тебя, всех стравить – и в партии, потом партия на партию.
– Ну и что же будет: одна возьмет верх.
– На время, а потом другая в скорый оборот, чтобы не было никакого статуя, чего же тебе еще надо?
