— Ангел? — предложила Мариетта.
— Да, я уже думал об ангеле, который привлек бы внимание к пеликану, украшающему арку. В руках у ангела будет факел.
Пальма отошел на несколько шагов от картины, чтобы видеть ее целиком и представить, что надлежит сделать. После чего, явно довольный, переключил свое внимание на троицу.
— Полагаю, вы пришли не за тем, чтоб выслушивать мои рассуждения о построении композиции, а за тем, чтоб поговорить о найденном мной письме. Среди бумаг, разбросанных по полу и не привлекших внимания грабителей, было немало писем, и среди них — это. Я тут же увязал его со смертью египтянки, поскольку, прочтя его и увидев подпись, вспомнил, что жертву звали Атика. — Продолжая говорить, художник взял лист бумаги и уголь и принялся набрасывать ангелов с факелом в руках. — Вспомнил и день, когда было написано приглашение, 7 августа 1574 года. В тот вечер — я это очень хорошо помню — у меня было свидание с одной дамой, чрезвычайно важное для меня. Маэстро отправился на прием, устроенный куртизанкой. Но пробыл там недолго. И вот откуда я это знаю. На свидание я отправился в гондоле: где-то за четверть часа до полуночи, проплывая между островом Святого Михаила и Каннареджо, как раз мимо Бири-Гранде, я видел в окне Тициана. Он не зажег свечи, но его голова была отчетливо видна в ночи: седая борода, шапочка, с которой он не расставался. Он странно выглядел: какой-то обеспокоенный, серьезный, даже печальный и слегка… потерянный. — Пальма вытянул руку с рисунком, оценивая его, и остался недоволен. Он смял набросок, швырнул в угол и взялся за новый. — На следующий день я не был у маэстро. А когда снова его увидел, то прошло уже несколько дней, и мне в голову не пришло заводить разговор об Атике. Вот и все. Кажется, на сей раз я вспомнил все, что сохранилось в памяти.
Виргилий горячо поблагодарил Пальму: его свидетельство на многое пролило свет. Благодаря ему можно было восстановить, как провел Тициан часть вечера седьмого августа, и приступить к прорисовке в общих чертах цепи леденящих душу событий. Египтянка созывает к себе шестерых гостей, среди них и Тициан. Отправившись к ней, он становится свидетелем чего-то — может, даже самого преступления, — что его глубоко потрясает. К себе он возвращается минут за пятнадцать до полуночи в таком состоянии, что подходит к окну, чтобы в темноте обдумать происшедшее. В это время у дома своей подруги появляется Нанна, зовет ее, но не получает ответа. Если в эти минуты египтянка еще не мертва, то конец ее близок. Чуть за полночь раб Эбено возвращается в дом, обнаруживает труп и впадает в состояние каталепсии. На следующее утро Нанна снова приходит к Атике. И застает следующую картину: Эбено, простертый в луже крови у постели изуродованной хозяйки. Она бежит в Авогадорию, Эбено оказывается первым подозреваемым, его арестовывают и подвергают допросу. Тициан, знающий правду или догадывающийся о том, что произошло, отправляется во Дворец дожей и свидетельствует в пользу Эбено. Того освобождают. Авогадори ведут расследование, но не находят виновных. Убийство не раскрыто, преступник не наказан. Потому-то, не в силах рассказать правду, Тициан решает изобразить ее на полотне. Для этого ему нужен миф о силене, принявшем точно такую же смерть, как и египтянка.
