Выйдя от Олимпии, Пьер оказался на Цирюльной улице и пошел куда глаза глядят. Он был во власти неизведанного ощущения: будто бы пребывает в неком мире, существующем параллельно реальному, на неком отдалении, в котором ничто не имеет значения. Возможно, так ему было легче справиться с чувством вины… Ведь он нарушил клятву верности, данную Лизетте, без зазрения совести предал себя в опытные руки профессионалки, наслаждался во время чумы, потратил время на чепуху, пока друг без устали расследовал чудовищное преступление. Он очнулся на незнакомой просторной площади, обсаженной деревьями, с церковью, которой прежде ему не доводилось видеть. Звонница из кирпича в венето-византийском стиле возвышалась над храмом. Его внимание привлекла необычная чаша для пожертвований на стене: в виде солдата с копьем в руке и в ореоле. И хотя дракона не было, Пьер догадался, что это Святой Георгий. Как же ему найти дорогу в Кастелло или Каннареджо? Он огляделся. Вокруг никого, кроме калеки, просящего милостыню. Пьер подошел к нему:
— Это церковь Святого Георгия?
— Святого Иакова! Святого Иакова в Орио! — прошамкал в ответ беззубый сморщенный рот.
На вопрос Пьера, как попасть в Риальто, старик указал ему дорогу. Желая поблагодарить бедолагу, Пьер сунул руку в карман, но вместо монетки достал красный бант… Воспоминание об Олимпии, привязавшей его к креслу алыми лентами, обожгло.
Добравшись до Сиреневой набережной, где на причале стояла их гондола, Виргилий и Мариетта спрыгнули в нее. Девушка, вновь занявшая место капитана, оттолкнулась веслом от берега. Им не пришло в голову оглянуться, а то бы они заметили, что за ними наблюдают Лионелло и Зорзи.
— Эта поездка, хоть и закончилась неожиданным образом, все равно многое нам дала, — проговорила Мариетта, рассекая морскую гладь правильным веслом.
— Зорзи — внебрачный сын Маркантонио Брагадино. Одно это чего стоит! — отвечал Виргилий, сидя у ног своей подруги. Одной рукой он держал ее за лодыжку, другую опустил в воду.
— Теперь понятно, отчего он весь кипел, описывая нам трагедию кипрской цитадели.
Мариетта подняла весло над водой и какое-то время подержала его на весу. Предом вынул руку из воды и обтер ее о свои чулки.
— Одно теперь ясно: это родство могло подвигнуть его на преступление. Побудительная причина, да еще какая! Посуди сама: он знает, что Атика — турецкая шпионка, подозревает, что именно она могла поставить неприятелю сведения о Кипре, позволившие ему одержать победу при Фамагусте. Для него она — один из виновников смерти его отца. Месть — блюдо, которое едят холодным, сказал бы Фаустино. Три года он вынашивал свою месть: втерся в доверие к Зену, через него получил доступ к Атике, постепенно вошел в круг завсегдатаев ее салона, и когда пробил час отмщения — «час льва», безжалостно применил закон Тальона: око за око, зуб за зуб, кожу за кожу
