«Что же мы имеем? — размышлял Кадфаэль. — Быть может, Альдхельм просто забыл, что обещал прийти вчера вечером в аббатство и указать на искомого монаха, и сейчас он преспокойно спит в своей постели? Братьям-монахам ничего не сказали, об этом визите знали лишь аббат, приор, Хью и я. Посыльный мальчик не в счет, он лишь бегал с поручением, не зная сути дела, и наверняка тут же забыл обо всем, выполнив поручение и получив заслуженное вознаграждение. Герлуину тоже ничего не сказали, и он, видимо, пребывает в полном неведении. Равно как, надеюсь, и сам Тутило. И все же странно, что именно этим вечером Тутило отправился в Лонгнер. Посылали ли за ним? Это нетрудно проверить. Скажем, если он каким-либо образом пронюхал о том, что должен был явиться Альдхельм, то он получал лишь отсрочку, не более того, ибо рано или поздно ему пришлось бы вернуться. А вот, скажем, если Тутило вернется, а Альдхельм не придет… Ни вечером, вообще никогда…»
Так, шаг за шагом, у Кадфаэля стала вырисовываться версия, в которую он, однако, не мог поверить. Он почел за благо отложить свои размышления до тех пор, пока собственными глазами не осмотрит и место, где произошло убийство, и самого убитого.
Свет раннего утра с трудом пробивался сквозь голые кроны деревьев и густое переплетение ветвей подлеска, смутно освещая узкую лесную тропу, бурый и влажный ковер гниющей прошлогодней листвы и редкие выходы камня, которым пересечение теней придавало вид каменных ступеней, ведущих к старым лесопосадкам, где стройные деревца росли в правильном порядке. Солнце еще не вышло из-за края тучи на востоке. Вечером прошел дождь, и солнечный свет казался тусклым и бесцветным, но вполне позволял увидеть то, что заставило Тутило встать во тьме на колени, а также то, чего он не заметил.
Как и говорил Тутило, убитый лежал поперек тропы, немного наискось и не то чтобы ничком, а скорее на правом боку — правая рука откинута назад левая, согнутая в локте, хорошо видна на фоне темных складок его одежды с капюшоном. Когда этот человек падал, капюшон, видимо, откинулся на спину. Убитый лежал, вдавившись правой щекой в мокрые листья. Левая, открытая, часть его головы была темной от запекшейся крови, — именно эту зияющую рану Тутило нащупал руками в темноте и с ужасом отдернул руку.
Теперь, утром, Тутило держался довольно спокойно, стоя подле кустов у края тропы и пристально разглядывая то, что вчера от него скрыла темнота. Полуприкрытые веки юноши отчасти скрывали его золотистые глаза, губы были плотно сжаты — единственный знак, выдававший усилие, которое он делал над собой, чтобы оставаться внешне невозмутимым. С постели он встал очень рано, наверное, так и не заснул, и если не считать его хриплого пожелания доброго утра, то всю дорогу до этого места в густом лесу юноша не проронил ни единого слова, послушно выполняя все, что от него требовалось.
