Жарким летом тысяча сто сорок четвертого года, в конце августа, Джеффри де Мандевиль граф Эссекс поддался действию изнуряющей жары и тем самым совершил роковую и последнюю ошибку в своей весьма продолжительной и блестящей карьере. Как раз в это время Джеффри осадил одну из тех наскоро построенных, но вполне надежных крепостей, цепью которых король Стефан пытался оградить свои земли от вторжения войск Джеффри, засевших в Болотном краю и состоявших главным образом из разбойников и прочего сброда. Из своих потайных лагерей в Болотах эти банды уже около года совершали опустошительные набеги и довели дело до того, что в тех местах не осталось ни одного поля, где можно спокойно посеять хлеб и собрать урожай, ни одного манора, где можно без помех вести хозяйство, и ни одного человека, обладавшего сколько-нибудь значительными ценностями и не лишившегося их под угрозой смерти. А поскольку король отнял у Джеффри — сказать по правде, не больно-то считаясь с законом — все его законные владения, замки и титулы, то и Джеффри поступал соответственно с теми, кто становился у него на пути, будь то богач или бедняк. За этот год Болотный край, от границ Хантингдона до Майлденхолла, что в Суффолке, и почти весь Кембриджшир превратились по сути дела в разбойничье королевство, не признающее короля Стефана. Кольцо же королевских замков разве что ограничивало дальнейшую экспансию, но никоим образом не связывало рук графу Эссексу и не могло навязать ему генерального сражения, коего он искусно избегал.
Однако крепость Бервелл, расположенная к северо-востоку от Кембриджа, была у Джеффри как кость в горле, ибо перерезала коммуникации, безопасность которых его единственно и беспокоила. Так вот, в один из самых жарких августовских дней он объезжал свои позиции вокруг осажденной крепости, высматривая место для решающего штурма. Из-за сильной жары он снял с головы шлем и прикрывавшую шею тонкую кольчугу. Один из лучников, защищавших стену крепости, выстрелил в него, и стрела угодила графу прямо в голову.
Джеффри только посмеялся, ибо рана выглядела совсем не опасной, и несколько дней не обращался к лекарю. Однако вскоре началось заражение, графа охватила лихорадка, тело покрылось язвами, и он слег. Джеффри перевезли в Майлденхолл, однако стало ясно, что долго он не протянет. Вот так жара и сделала то, что никак не удавалось войскам короля Стефана.
Однако графу не дано было упокоиться с миром, ибо он все еще был отлучен от церкви, так что не мог рассчитывать на помощь священника. Дело в том, что год назад на великопостном церковном соборе епископ Винчестерский Генри Блуа, брат короля и в то время папский легат, постановил, что ни один человек, допустивший насилие в отношении облеченного духовным саном лица, не может быть прощен иначе как папой римским, причем не присланной буллой, но в его личном присутствии. Что и говорить, не близок путь от Майлденхолла в Рим для человека, умирающего в лихорадке. Свое отлучение от церкви Джеффри заслужил тем, что силою захватил Рамсейское аббатство, выгнал монахов и аббата, а монастырь превратил в столицу своего королевства воров, насильников и убийц. Таким образом, граф не мог рассчитывать ни на прощение, ни на подобающее христианину погребение. Его нельзя было хоронить на кладбище.
