— А о чем таком особенном граф хотел потолковать с тобой после обеда? — спросил Кадфаэль друга, уже направившегося к выходу.
— О том, — несколько замешкался с ответом Хью и повернулся лицом к Кадфаэлю, — что все разумные люди во времена этой жестокой распри должны по мере сил держаться в стороне, поскольку ни одна из партий не имеет надежды на победу. Скоро многие поймут, что нужно выкарабкиваться из болота, покуда жижа не добралась до подбородка. Тебе стоит подумать об этом, Кадфаэль, когда ты обратишься к господу во время повечерия.
Кадфаэль так и не понял, что, собственно, заставило его после повечерия взять у привратника ключ и на ночь глядя вновь отправиться к Тутило. Возможно, звуки высокого, чистого голоса, доносившиеся через большой монастырский двор карцера, когда Кадфаэль вышел из церкви после последней службы этого вечера. Слабый свет пробивался из высокого, зарешеченного окошка. Видимо, узник еще не загасил свою лампадку. Пение было довольно тихим, оно не предназначалось находившимся на воле, но интонация, пронзительная и чистая, словно стрела, летящая в центр мишени, помогала звукам легко преодолевать пространство безмолвного двора и достигать самых дальних его уголков; пение заставило Кадфаэля остановиться на полдороге, поразив его в самое сердце своей красотою. Правда, время Тутило выбрал не очень удачно, ибо служба уже завершилась, а он все еще пел последние псалмы. Кадфаэль никогда не слышал ничего более прекрасного, чем пение хора в стенах храма. Ансельм был отличным регентом, и, возможно, когда он был молод, голос его звучал ничуть не хуже, но, несмотря на все свое искусство, Ансельм уже стар, а этот голос не имел возраста и с равным успехом мог бы принадлежать ребенку и ангелу. Кадфаэль подумал о том, сколь блаженна доля человека, твари испорченной и падкой на прегрешения, которая, не будучи ни ребенком, ни ангелом, способна производить подобные звуки, звуки мира иного. Непрошеная милость, незаслуженная благодать! Ну что ж, это доброе знамение. А возможно, направить свои стопы в привратницкую за ключом Кадфаэля заставило ощущение того, что он должен предпринять еще одно усилие, дабы перед сном выудить из Тутило что-нибудь полезное, способное ускорить поиски убийцы. Ведь, возможно, есть нечто такое, о чем Тутило даже не догадывается, что знает. Уже потом Кадфаэль подумал, что причиной его визита к Тутило, наверное, послужил сильный толчок под ребра, исходивший от святой Уинифред, простершей милость своего промысла из своей находящейся в Гвитерине могилы. Может, святая простила этого недостойного юношу, столь сильно возжелавшего ее, равно как и недостойного старика, столь же дерзко полагающего, что все эти годы он выполняет ее волю. Как бы то ни было, Кадфаэль отправился в привратницкую, очарованный красотой пения Тутило, которое сопровождало монаха до самых ворот. Брат-привратник, не задавая лишних вопросов, позволил, словно, обретя покой, он отдался раздумьям о своем нынешнем положении и о том, что его ждет в будущем. Какие бы трудности, сойдясь воедино, ни заставили Тутило уйти в монастырь, в его глубокой вере у Кадфаэля не было никаких сомнений. И юноша знал, что если сам он не совершил зла, то никакое зло ему не угрожает. Но возможно также, что парень пытался уверить всех в своем послушании, дабы его охраняли не столь бдительно, и, глядишь, ему удастся угрем ускользнуть из ловушки. С этим Тутило нужно держать ухо востро. Даални, конечно, права. Нужно знать его очень хорошо, чтобы понимать, когда он лжет, а когда говорит правду.
