Жером слышал слова аббата, и тон его речи несколько успокоил его. Властный приказ заставил его пошевелиться. Жером теперь уже снял с души камень, он поднял голову и встал на колени, рука брата Рена поддерживала его, не давая ему упасть снова. Показалось изможденное лицо Жерома, постепенно приобретавшее человеческое выражение.
— Святой отец, я повинуюсь. Я хочу признаться, покаяться. Я тяжко согрешил.
— Покаяние в признании есть начало мудрости, — изрек аббат. — Милость не даруется отпирающемуся. Расскажи, что ты совершил и как это случилось.
— Святой отец, — начал Жером, — когда стало известно, что мощи святой Уинифред погрузили на повозку с лесом для Рамсейской обители, когда уже не было сомнений в том, каким образом это было проделано, когда всем стало ясно, кто сделал это, я воспылал гневом к вору, осмелившемуся на такое святотатство и нанесшему жестокое оскорбление нашему дому. А в тот самый вечер, услышав о том, что его отпустили в Лонгнер, я побоялся, что он хочет, уйти от ответственности своим отсутствием, а то и вовсе сбежит, чувствуя, что возмездие вот-вот свершится. Я не мог вынести такого, чтобы он ушел просто так. Признаюсь, я горел ненавистью к нему! Но, святой отец, я вовсе не думал убивать его, когда один тихонько ушел из аббатства и отправился стеречь его на тропе, по которой, я знал, он будет возвращаться. Я не умышлял насилия. Я и сам толком не знал, что стану делать — обвинять, убеждать в том, что его ожидает геенна огненная, если он не признается в грехе и не заплатит за него причитающимся образом.
Жером умолк, переводя дыхание, и аббат спросил:
— Ты пошел с пустыми руками?
Вопрос вполне уместный, однако потрясенный Жером едва ли понял его суть.
— Конечно, святой отец! — воскликнул он. — Что мне было брать с собой?
— Да так, ничего. Продолжай.
— Ну вот, когда я услышал, что кто-то идет через кусты, я не сомневался, что это Тутило. Я не знал, какой дорогой должен был пройти тот, другой человек. Я знал только, что он уже приходил, но напрасно, и ушел. А этот… Он шел так весело, нагло… Прямо через кусты, насвистывая глупую песенку. Одна обида наложилась на другую, и я не смог вынести этого. Я схватил валявшийся на земле старый сук и, когда тот человек поравнялся со мной, ударил его по голове, — простонал Жером. — Он упал поперек тропы, и капюшон откинулся у него с головы. Человек больше не шевелился. Я встал подле него на колени и только тут увидел его лицо. Даже в темноте я разглядел, что это не он, не мой враг, не враг нашей святой, не вор! А я убил его! И я убежал… Еле живой от страха, я убежал и спрятался, но каждое мгновение с тех пор он преследует меня. Я признаюсь в своем тяжком грехе и горько сожалею о нем, проклиная тот день и час, когда поднял руку на невинного человека, которого убил!
