В этот праздничный день и белое, и черное духовенство объединились. Капитул был отложен до праздничной мессы, когда храм открывается для всех паломников, несущих к алтарю свои надежды, желающих коснуться серебряной раки с мощами, принести молитвы и дары в уповании снискать кроткую благосклонность Святой Уинифред, исцелиться от болезней и облегчить жизненные тяготы. В течение всего дня паломники приходили и уходили, преклоняя колени при ярком, ослепительно белом сиянии ароматических свечей, которые брат Рун зажег в честь праздника. Некогда святая тайно явилась Руну, в то время еще паломнику, и исцелила его от хромоты. И с тех пор Рун, просветленный, сделался ее преданным слугой и принес ей в дар свою красоту и молодость. Ибо все знают предание о том, что Уинифред была необыкновенно прекрасной девушкой.
Праздник, по убеждению Кадфаэля, удался на славу. Ничто, казалось, не должно было омрачать торжества. В зал капитула Кадфаэль вошел в самом прекрасном настроении, он готов был со вниманием выслушать даже наискучнейшие растянутые сообщения. Иные послушники так неинтересно докладывали о своих выполненных поручениях, что способны были нагнать сон, и однако, сегодня Кадфаэль отнесся бы с благодушием даже к самым косноязычным.
Наблюдая, как каноник Герберт вплывает в зал капитула и направляется к своему месту рядом с аббатом, Кадфаэль решил, что сегодня постарается не замечать ни бесконечных придирок, ни высокомерия почетного гостя по отношению к аббату, но каждое замечание будет приписывать только благим побуждениям. Пусть в душе продолжает царить радостная безмятежность празднества.
И вдруг в разгар всеобщего мирного ликования и веселья повеяло разладом: в зал вошел приор Роберт. Складки его одеяния возмущенно развевались при каждом шаге, и ноздри крупного аристократического носа гневно вздрагивали, как если бы приор почуял дурной запах. Братья тревожно смотрели, как Роберт, обычно отличавшийся благородной степенностью движений, порывистыми шагами пересекает зал, по пятам за ним во всю прыть торопился брат Жером. Узкое бледное лицо приора выражало одновременно и ужас, и удовлетворение.
— Отец настоятель, — во всеуслышание провозгласил Роберт, — я должен сообщить вам нечто важное. Брат Жером сообщил это мне, а я довожу до вашего сведения. За дверью нас дожидается человек, который готов обвинить Илэйва, слугу Уильяма Литвуда, в ужаснейшей ереси. Припомните, насколько шаткой была вера купца, но слуга превзошел своего хозяина. Один из домочадцев свидетельствует, что вчера вечером в присутствии нескольких человек юноша излагал взгляды, идущие вразрез с учением Церкви. Конторщик Жерара Литвуда Олдвин обличает Илэйва в распространении ереси и готов обвинить его в присутствии капитула.
