— Но де Сулис не подпустил бы к себе этого человека точно так же, как и Ива, — заметил Филипп.
— Я думаю, что он усыпил бдительность де Сулиса, прикинувшись другом. Ив же объявил о своей ненависти во всеуслышание. Нет, ему де Сулис никогда не позволил бы приблизиться и на удар меча, не то что кинжала. Освободи Ива Хьюгонина и возьми меня вместо моего сына.
Филипп медленно вернулся к своему месту за столом и сел. Бросив случайный взгляд на так и оставшуюся открытой книгу, он бережно закрыл ее, уронил голову на руки, а затем поднял глаза на монаха.
— Да, — промолвил Филипп, обращаясь скорее к себе, нежели к Кадфаэлю. — Да, мы ведь так и не решили, как быть с твоим сыном. Хорошо, поговорим об Оливье. Некогда я думал, будто хорошо его знаю, но, видать, ошибался. Он никогда не рассказывал мне об отце.
— А он и знает обо мне только то, что еще ребенком слышал от матери. Сам я не говорил ему ничего. Отец для него всего лишь легенда, ярко расцвеченная любовью.
— Если тебе покажется, что я слишком назойлив, не отвечай. Но, уж прости за докучливость, кое-что я хотел бы уяснить. Например, как это ты, будучи монахом, завел сына?
— Тогда я еще не был монахом. Это случилось в крестовом походе. Мать Оливье жила и умерла в Антиохии. О том, что она родила сына, я узнал лишь много лет спустя, когда повстречал Оливье здесь, в Англии. Он рассказал о своей матери, и, когда я сопоставил время, у меня не осталось сомнений.
— В крестовом походе, — эхом повторил Филипп, и глаза его загорелись. По-новому, с нескрываемым интересом пригляделся он к окаймленной венчиком седых волос тонзуре Кадфаэля и его обветренному, морщинистому лицу. — Так ты был там? Освобождал от неверных Святую землю? Вот война, участием в которой можно гордиться.
— Пожалуй, участие в такой войне легче всего оправдать, — невесело отозвался Кадфаэль. — Большего бы я не сказал.
Филипп не сводил с монаха горящего взгляда, но смотрел как будто сквозь него, вдаль, уносясь мысленным взором в легендарные, воспетые в преданиях края. Со дня падения Эдессы весь христианский мир опасался за судьбу Иерусалимского королевства. Сам папа, епископы и аббаты вздрагивали во сне, вспоминая об осажденной столице Святой земли, а когда возвышали свой голос в защиту Церкви, он звучал словно трубный зов. Филипп же был еще молод, и этот зов не мог оставить его равнодушным.
— Как же вышло, что ты, не зная о сыне, встретил его здесь? И только один раз?
