— Ты можешь отгородиться от всего мира, и от меня в том числе, пока сама не захочешь выйти наружу.
Юноша Годрик, который вовсе не был юношей, уставился на монаха полуобиженно, полувосторженно, но явно успокоенно.
— Как ты догадался? — спросила девушка, воинственно задрав подбородок.
— А как ты собиралась устроиться на ночь в общей спальне с послушниками? — вопросом на вопрос ответил Кадфаэль.
— О, я бы с этим справилась. Мальчишки, они не слишком сообразительны, я бы запросто их надула. Под этой дерюгой, — она захватила в горсть полу просторной туники, — все тела выглядят одинаково, к тому же мужчины слепы и глупы. — Тут она рассмеялась, вспомнив, насколько не слеп и не глуп оказался Кадфаэль, и от этого окончательно превратилась в девушку, причем прехорошенькую в своем непринужденном веселье. — Ну не ты, конечно, не ты. Но как ты сообразил? Я так старалась, думала, что все делаю, как надо. В чем же я ошиблась?
— У тебя здорово получалось, — успокаивающе произнес Кадфаэль, — но, дитя мое, я сорок лет мотался по белу свету, прежде чем надел рясу и бросил якорь в этой мирной, зеленой, ароматной гавани. Ты спрашиваешь, в чем ты ошиблась. Только не обижайся на то, что я тебе скажу, — пойми, что я твой союзник и хочу дать тебе добрый совет. Когда ты начала спорить и увлеклась, голос у тебя стал высоким, но не ломким, как у отроков твоего возраста. Впрочем, научиться подделывать голос можно — я тебе покажу на досуге. И еще, помнишь, я предложил тебе раздеться, чтобы чувствовать себя свободней — да нечего краснеть. Ты как-то отговорилась, но я уже тогда был почти уверен. И наконец, когда я попросил тебя бросить камень в цаплю, ты швырнула его так, как это делают девчонки, из-под руки. Где это ты видела, чтобы мальчишки так кидались камнями? Так что не позволяй, чтобы кто-нибудь хитростью вынудил тебя бросить камень, пока не набьешь как следует руку. Это выдаст тебя сразу.
Он замолчал и посмотрел на девушку, а она шлепнулась на лавку, обхватив голову руками. Сначала она расхохоталась, потом заплакала, и наконец стала смеяться и плакать одновременно. Кадфаэль не вмешивался, ибо понимал ее состояние. Ей требовалось понять, что она потеряла и что приобрела, и мужественно пересмотреть свои планы. Теперь он мог поверить в то, что ей действительно семнадцать лет — расцветающая женщина, и к тому же незаурядная.
Наконец она отплакалась, отсмеялась, вытерла слезы тыльной стороной ладони и улыбнулась — словно солнышко выглянуло после дождя.
