Раньше все так и было. Но теперь, очевидно, Москва перестала быть туристической меккой. Теперь это был скорее деловой центр России. Мозговой центр. А зоны отдыха для иностранцев были вынесены далеко в экзотическую Сибирь. Туда и ехали в основном иностранные туристы. Не мешали жить обычным русским своей агрессивностью и чуждым образом мыслей.
И все равно Шрайнер наслаждался. Он был счастлив тем, что идет по Москве, вдыхает удивительно вкусный для огромного города ночной воздух, смотрит на русские дома, по которым так соскучился. Знакомые дома. Милые дома, милые тополя, милые клумбы с настурциями и бархотками. Боже, как он по ним соскучился…
А больше всего он был доволен тем обстоятельством, что сумел избавиться от «хвоста». Может быть, Таня была приятной девушкой. Может быть. Да нет, что там говорить, Таня была просто замечательной девушкой. Только разговор с ней отнимал у Рихарда все душевные силы. Как?то ему приходилось общаться с парочкой австралийских аборигенов. Ей?богу, с ними было легче. Их привезли в Германию на какой?то фестиваль. Аборигены, само собой, имели мозговой сдвиг на почве национальных особенностей, к тому же статус недавних дикарей обязывал подчеркивать их это свое отличие от нормальных людей в каждой фразе. Аборигены усердно старались выглядеть ненормальными, носили набедренные повязки поверх пестрых женских лосин, трясли кольцами, воткнутыми в разнообразные части тела, грозно вспоминали каких?то богов и духов. Даже заявили, что прямо здесь, в баре, нужно устроить ритуальный костер и высушить на нем голову бармена. Голову предполагалось забрать на память и носить на веревочке. Бармен очень веселился. До костра дело не дошло - ограничились несколькими бутылками виски, после чего Рихард стал называть аборигенов на немецкий манер Гансом и Фрицем. Один из них, как выяснилось, даже имел среднее образование. Второй имел высшее.
С русскими было сложнее. В ушах у них торчали не кольца, а наушники. И Шрайнер ни черта не понимал их, хотя и прилагал к этому титанические усилия.
Шрайнер вдруг остановился. В сознании его отпечаталось что?то красное, извивающееся, светящееся, заставляющее подпрыгнуть печень в ожидании радостного удара. Стоп… Ага!
Шрайнер лихо развернулся и пошел назад. Где это? Где? Неужели это был мираж? Игра подсохшего воображения, заветренного, как кусок позавчерашней говядины?
Вот оно! Красные неоновые буквы светились где?то на уровне его паха - над лестницей, уходящей в подвал. Совсем небольшая вывеска - не манящий призыв для всех, скорее знак для своих. Для немногих оставшихся несовершенных.
