— Значит, подумал, а не сказал. Со мной так бывает… Воспользовавшись паузой, которую Куколев сделал, чтобы усилить эффект, Иван Дмитриевич опередил его:
— Нейгардта?
— Значит, все-таки говорил. Но неважно… У них с Яковом были какие-то совместные дела, причем наверняка не вполне законные. Он и по этой части был не промах, не только по женской. Что-то они, вероятно, с бароном не поделили, чем-то Яков ему помешал. Со мной у него не вышло, Лизе мы успели дать рвотное, а тут в нужный момент никого рядом не оказалось. И жетончик Нейгардт ему подкинул раньше в качестве угрозы. Помнишь, мол, что ожидало твоего брата? Вот и тебе то же будет. Но, видать, Яков-то не внял.
— Вы думаете, Яков Семенович знал, что Нейгардт собирается вас отравить?
— Прежде я в это не верил. Но теперь… Как тогда прикажете понимать? Хорошо, убили. То есть нехорошо… Но жетончик-то как при этом очутился? Значит, Нейгардт их тогда не один заказал сделать, а несколько. Про запас.
— Ходят слухи, — сказал Иван Дмитриевич, — что Яков Семенович сам отравился.
— С чего это?
— Влез в долги.
— Подумаешь! Не причина, чтобы травиться. Мог бы объявить себя банкротом. Имущество-то числилось не за ним, а за матерью.
— Будто бы Яков Семенович узнал о ее смерти и решил покончить с собой, чтобы наследство досталось дочери. До своего совершеннолетия она могла бы отказаться от уплаты долгов.
— Угу. — Куколев задумался. — Шарлотта вам сказала?
— Да.
— И вы ей поверили?
— Нет, разумеется.
— Я тем более никогда не поверю, что Яков мог пожертвовать собой ради кого бы то ни было. Не тот он был человек.
— Только я вас очень прошу, Семен Семенович, никому ни слова! При всей вашей нелюбви к брату вы, я думаю, не захотите, чтобы ему как самоубийце не нашлось бы места в освященной земле. Чем черт не шутит! Вдруг он и в самом деле наложил на себя руки?
Внезапно лицо Куколева осветилось какой-то новой мыслью. Он повеселел.
— Так-так, любопытно. Скажите-ка мне, господин Путилин, это Шарлотта велела вам никому не говорить о его якобы самоубийстве?
— Тут всякому придет в голову.
— Шарлотта, Шарлотта, не юлите… Вы видели моего брата мертвым?
— Естественно.
— И щупали ему конечности? Проверяли пульс?
— В этом не было нужды. Если бы вы там присутствовали…
— Зеркальце подносили ко рту? — перебил Куколев.
— Там был доктор.
— А вы ему доверяете, этому доктору? Не могли его подкупить? Как вам кажется, он человек честный?
Чем-чем, а воображением Иван Дмитриевич обделен не был. В мгновение ока оно услужливо развернуло перед ним следующую картину: Яков Семенович бесшумно встает со своего смертного ложа, вручает Крамеру конверт с деньгами, наклеивает усы, меняет одежду. Все это вполне могло произойти в то время, пока сам Иван Дмитриевич, не желая говорить с Крамером, сидел в соседнем номере. Впрочем, зачем такие сложности? Отчего бы покойнику не ожить прямо у себя на квартире? Ай, молодец! На спину и лапки кверху, чтобы потом и наследством попользоваться, и долги не платить. Добудет чужой паспорт, уедет со своей Шарлоттой и дочерью за границу… Нет, не может быть!
