Таким образом, переоценке Авраамом Локвудом Филадельфии сопутствовала реалистическая оценка собственного положения Авраама Локвуда. Он понял, что, лишь живя вне этого города, вправе рассчитывать на продолжение дружбы с прежними университетскими товарищами — дружбы, которая может быть чрезвычайно полезна в деловом отношении. Он ушел с военной службы с мыслью посвятить себя накоплению денег и подыскать подходящую партию в Гиббсвилле. Возвратившись в Шведскую Гавань, он объявил, к радости отца, что отныне связывает свою судьбу с предприятиями Локвудов.
Авраам Локвуд был настолько дальновиднее тех, с кем вскоре вступил в деловые отношения, что счел возможным не быть таким беспощадным, как его отец. Результатом его рассчитанной доброты явилось то, что люди предпочитали иметь дело с ним. В то же время без согласия отца Авраам не делал ни одного важного шага; он лишь стремился расположить к себе клиентов, создать, как стало принято выражаться, атмосферу доброжелательства — цели же и средства оставались прежними. В отличие от отца и деда, он не спешил лишать должников права выкупа заложенного имущества; но фермер, просивший отсрочки, знал, что отсрочка удлиняет время выплаты процентов за пользование ссудой. Процент как таковой не увеличивался — фермер просто продолжал платить еще год или два, кроме того, en passant[9], ему рекомендовалось делать все закупки товаров (упряжные принадлежности, порох, табак, соль, гвозди, патоку) в Торговом доме Шведской Гавани, находившемся во владении Локвудов.
Вопрос о создании в Шведской Гавани банка назрел давно, однако решить его без участия отца и сына Локвудов, имевших богатый опыт ростовщичества, было невозможно. Поэтому они ждали приглашения обсудить этот вопрос. И когда приглашение последовало, то они, к удивлению неуверенных торговцев, согласились участвовать в этом начинании. Не успели торговцы оглянуться, как Локвуды прибрали вновь созданный банк к рукам; оставаясь теми же ростовщиками, они ссужали теперь деньги под больший процент. Объем операций банка был таким, каким его определили Локвуды, и не нашлось глупца, который верил бы в возможность создания в Шведской Гавани второго банка. Финансовому благополучию Локвудов содействовал, по крайней мере косвенно, каждый житель Шведской Гавани и ее окрестностей. Через три года после Аппоматтокса[10] Авраам Локвуд почувствовал себя достаточно прочно на ногах, чтобы начать инвестировать часть наличных денег семьи. Отец возражал; он знал цену земельного участка на Док-стрит и акра строительного леса в Рихтер-Вэлли, но к акциям и долговым обязательствам питал недоверие. Он был свидетелем того, как расточительство, взяточничество и просто воровство сокращают прибыли железных дорог и канала, и считал, что вкладывать личный капитал в отдаленные предприятия — все равно что доверять чужим людям кодовые цифры своего сейфа.
