Настя. Ах, это ужасно, ужасно!
Анна. А мне нужды нет, замер(з) совсем стыд-то. И чувствую я, что мне хорошо, руки не ноют, в груди тепло, – и так я полюбила эту шинель, как точно что живое какое. Не поверишь ты, а это правда. Точно вот, как я благодарность какую к ней чувствую, что она меня согрела.
Настя. Что вы говорите, боже мой!
Анна. Вот тут-то я и увидела, что человеческому-то телу только нужно тепло, что теплу оно радо; а мантилийки там да разные вырезки и выкройки только наша фантазия.
Настя. Тетенька, ведь вы старуха, а я-то, я-то! Я ведь молода. Да я лучше… Господи!
Анна. А вот погоди, нужда-то подойдет.
Настя. Да подошла уж. Уж чего еще! я последнее платье заложила, вот уж я в каком платке хожу. А давеча, тетенька, побежала я в ту улицу, где Модест Григорьич живет, хожу мимо его дома, думаю: «Неужто он меня совсем забыл!» Вот, думаю, как бы он увидел меня из окна или попался навстречу; а про платок-то и забыла. Да как вспомнила, что он на мне надет, нет уж, думаю, лучше сквозь землю провалиться, чем с Модестом Григорьичем встретиться. Оглянулась назад, а он тут и был; пустилась я чуть не бегом и ног под собой не слышу. Оглянусь, оглянусь, а он все за мной. Платок-то, платок-то, тетенька, жжет мне шею, хоть бы бросить его куда-нибудь. А потом взглянула на башмаки. Ах!
Анна. Ну вот, видела ты, наконец, своего Модеста Григорьича?
Настя. Да, видела. Думала, что, бог знает, как обрадуюсь, а только испугалась да сконфузилась.
Анна. Кто он такой, скажи ты мне!
Настя. Да я не знаю.
Анна. Вот хорошо! Хотела замуж идти, а за кого – не знаешь.
Настя. Да он милый такой.
Анна. Все ж таки хоть звание-то его знать надо.
Настя. Как это? Вот который с портфелем все ходит.
Анна. Чиновник?
Настя. Так, кажется.
Анна. И он хотел жениться на тебе?
Настя. Да. Маменька крестная хотела приданое дать.
Анна. Он тебя любит?
Настя. Ох! Очень, очень любит.
Анна. Ты почем это знаешь?
Настя. Как же мне не знать! Он мне, бывало, в уголке потихоньку каждый день про свою любовь говорил.
Анна. Только про любовь?
Настя. Да. У маменьки крестной ни о чем другом в доме и разговору не было. Только про любовь и говорили, – и гости все, и она сама, и дочери.
Анна. Можно богатым-то про любовь разговаривать, им делать-то нечего.
Настя. Ах, как жаль, что у меня денег нет.
Анна. Ну, а если б были, что ж бы ты сделала?
Настя. Вот что: наняла бы хорошенькую квартирку, маленькую, маленькую, только чистенькую; самоварчик завела бы, маленький, хорошенький. Вот зашел бы Модест Григорьич, стала бы я его чаем поить, сухарей, печенья купила бы.
