Окно Арсеньевой было черным. Чеглинцев воровато подобрался к нему, приплюснул к стеклу нос и фонариком пошарил в черном аквариуме. Желтый луч наткнулся на Илгу и тут же метнулся к стене напротив. «Дрыхнут, – расстроился Чеглинцев, – и та и другая. А Севка чудак…» На всякий случай, сознавая всю безнадежность дела, постучал он по стеклу, ближе к стене Арсеньевой. «Спит…» – выругался Чеглинцев и очень обиделся на нее.
Медленно побрел он обратно, и ему было жалко себя, и о сне он думал с отчаянием. Одно окно в общежитии светилось. «Ага!» – сказал себе Чеглинцев. О железку в коридоре Чеглинцев попытался счистить грязь и быстро прошел к комнате Терехова. Постучал в дверь и толкнул ее.
– Входи, входи, – сказал Терехов.
Терехов сидел у стола и что-то чертил. Севка похрапывал, и этому Чеглинцев обрадовался.
– Сидишь? Ну-ну, – сказал Чеглинцев, стряхивая капли.
– Сам-то вот шляешься ночью, – буркнул Терехов. Он быстро убирал бумаги со стола и был чем-то смущен.
– Бессонница, – сказал Чеглинцев, – болезнь века.
– Чаю поставить? – спросил Терехов.
Печка у него трудилась, высушивала покоробившиеся ватники и помятые сапоги, пар подталкивала к серому потолку. Терехов сдвинул ватники и пристроил чайник на горячую железяку. Глаза у него были сонные, а вмятина на носу казалась глубоким черным шрамом.
– Варенье у меня есть, – сказал Терехов, – ежевичное. Три дня назад в Сосновке купил.
– Знаешь что, Терехов, – выпалил вдруг Чеглинцев, – решил остаться я. К едреной фене мне этот Сергач.
– Ну что ж, – сказал Терехов вяло, – оставайся. Я бумаги оформлю.
– Нет, я на самом деле… – начал Чеглинцев и тут же осекся. Ему снова стало жалко себя и обидно оттого, что Терехов не бросился к нему жать руку и не подскочил к потолку и не проснулись все зачуханные жители поселка, не прибежали качать Чеглинцева, простого и любимого всеми парня. Получалось так, что вроде бы сейчас Терехов делал одолжение Чеглинцеву, а не он, Чеглинцев, адский водитель, решил поддержать коллектив в трудную минуту. И Чеглинцев отругал себя за столь детское проявление чувств, надо было повести дело так, чтобы Терехов сам попросил его уважить народ, и уж тогда, соблюдая достоинство крепкого мужика, согласиться как бы с неохотой. – Надо еще подумать, – строго сказал Чеглинцев. – Взвесить все предложения.
– Ну подумай, – равнодушно кивнул Терехов.
– Нет, уж я решил, – заторопился Чеглинцев, вдруг испугавшись, что Терехов вспомнит о саянской гордости. – Чего уж тут, оформляй бумаги. Я волком бы выгрыз бюрократизм…
