– Не спеши, – сказал Терехов. – Много не выиграешь.
– А мне ничего и не надо выигрывать, – бросил Чеглинцев. – Это вам надо выигрывать.
– Нам, вам! – обиделся Терехов. – Мог бы сидеть в общежитии. Никто тебя не звал.
– Я же эту железную скотину лучше всех знаю, покалечили бы ее без меня…
– Как она на этом берегу оказалась?
– Не знаю, – сказал Чеглинцев и усмехнулся.
– Врешь. Знаешь.
– Ну знаю, – бросил Чеглинцев. – Я ее сам вчера пригнал. Известно, какой ты жмот. Пожалел бы ты нам машину дать. Но потом все же в кузове этого самосвала разрешил бы отвезти нас…
– Вы бы и кузовом не побрезговали?
– А чего? Нам домой ехать. После дождика. В четверг.
– Ничего, посидите тут. Подождите погоды.
– Уж посидим…
– Женщин в кабине оставляешь?
– Передам наследнику. Пусть привыкает к красоте.
Дальше они молчали, потому что и так разговор получился длинным, а они обычно берегли слова, как скупые рыцари свое червонное имущество. Терехов достал пачку болгарских, а Чеглинцев причмокнул, показал, что и ему неплохо было бы закурить, и Терехов протянул ему сигарету, Чеглинцев поймал ее губами и покрутил по привычке, Терехов поднес ему спичку, и Чеглинцев кивнул благодарно, всегда он курил самокрутки с бийской махоркой, а тут взял сигарету. Тайга вокруг стояла хмурая и тихая, а дорога бежала по ней, заквашенная дождем.
Терехов опустил чуть-чуть стекло дверцы и пепел стряхивал на дорогу. Он все поглядывал на Чеглинцева и на его руки и все думал, как ему жалко отпускать этого парня. Но заново сейчас уговаривать его остаться Терехов не хотел из гордости. Он только любовался молодеческими и лихими движениями чугунного Чеглинцева и стряхивал пепел на дорогу.
Чеглинцев был внимателен и смотрел машине под ноги, но иногда он скашивал глаза вправо и поглядывал на Терехова. Ему было все равно, какие люди сидели в его кабине, но некоторые все же вызывали у Чеглинцева чувство приязни. Он и Терехова терпел среди этих некоторых, он даже с удовольствием смотрел на мужественное тереховское лицо со шрамом на лбу («шайбой уделали или клюшкой»), с чуть кривым носом, примятым ударом кожаной перчатки. Чеглинцев делил парней на «хилых» и «мужиков», к первым он относился снисходительно, а вторых уважал, и уж конечно Терехов, по его представлениям, был стопроцентным мужиком. И теперь, когда они спешили за бутом, Чеглинцеву стало спокойнее и даже веселее оттого, что рядом сидел Терехов.
Он вспомнил, как они прошлым летом ехали в машине с Тереховым в Кошурниково. Правда, вел он тогда не самосвал, а просто «гражданский» «ЗИЛ» с дощатым кузовом, и Терехов сидел не в кабине, а в кузове вместе с фельдшерицей Семеновой. Справа же от Чеглинцева стонала закутанная в теплые платки жена бригадира Воротникова Галина. Чеглинцеву было жалко ее, сам бригадир учился где-то в Красноярске, повышал квалификацию, а она стонала в машине, и Чеглинцев, растерянный, старыми анекдотами пытался успокоить ее. И вдруг она вцепилась крюкастыми пальцами ему в плечо и заорала так, что он испугался и с трудом остановил машину уже у кювета. «Что ты, что ты, успокойся», – приговаривал Чеглинцев, а сам барабанил кулаком по заднему стеклу, призывая на помощь фельдшерицу Семенову. Глаза у Воротниковой были закрыты, и орала она страшно, не похожим ни на что криком.
