Девятикратные смеялись поначалу. Думали – завидуют горожане. Им, потомкам богов, завидуют. Их ведь тоже убивай не убивай – пока жизни имеются да на руке браслетам места хватает… Только Девятикратные со смертью ночь спят, вроде свадьбы, а утром встают: ну а городские, видать, наоборот – ночью шляются…
Сказки… Только однажды пошел в сказку, в город то бишь, салар из южного поселка – пошел и сгинул. А ему еще жить да жить, то ли три, то ли пять раз… Дальше-больше, еще один Скользящий в сумерках в ночь шагнул – и ищи-свищи!… А ведь он в младших наставниках ходил, не зелень необученная!…
Закрыли Калорру. Собрались наставники, до хрипоты спорили, а сказать-то и нечего! – все равно никто ничего не знает. Так что порешили: продовольствие слать, долг перед людьми, один раз живущими, исполнять, а так – ходу нет!
Пока знаний не добавится. А где ж его взять, знание это?… Оно само не ходит, ни днем, ни ночью…
Не мог Сигурд Ойглу одного отпустить, ну никак не мог, а тому хоть кол на голове теши: в город собрался! Перевертышей стало мало! Теперь на Мороков ночью идти решил… Сказать бы Фарамарзу, да нельзя – не простит Брайан. Не простит…
…Они свернули за угол и тут же превратились в две бесшумные тени. Прислушались. Луна осторожно выглянула из-за полуразрушенного дома, спугнув сонного нетопыря, тот метнулся было прочь…
Сигурд разрубил летучую мышь пополам, даже не успев сообразить, что произошло, и из темноты между особняками ему почудился тихий женский смех. Он вздрогнул и посмотрел на Брайана. Тот досадливо поморщился и махнул рукой, дескать, ты налево, я направо… на углу встречаемся…
Сигурд никогда не боялся ночи. Он купался в лесной темноте, истекающей знакомыми шорохами; спокойно ходил по ночной Вайнганге, но сегодня он – Скользящий в сумерках, синяя сталь века, – проклинал ту минуту, когда согласится идти с Брайаном в Калорру после заката. Здесь все было чужое, здесь все было мертвое, здесь все отдавало тлением. Мертвые дома обступали салара, пялясь выбитыми глазницами окон; мертвые камни разрушенной мостовой норовили вывернуться из-под ноги, и Сигурду стоило большого труда удержать нужное состояние.
Несколько раз ему мерещился все тот же тихий смех, прозрачный, как звон льдинок, и призрачный, как вечерний туман. Потом по его лицу скользнула маленькая холодная ладонь, и он услышал легкие шаги – но вокруг по-прежнему никого не было.
Он ускорился и в два прыжка достиг угла улицы.
