Когда возбуждение птицы достигло предела, я успел учесть все, что нужно было принять в расчет – наполовину скрывшееся за горизонтом солнце, расстояние от холма до столба и от столба до леса, настроение и нервозность толпы, где было всего с дюжину мужиков, а остальные – женщины, старики и дети…
Человек с факелом направился к куче хвороста, и время для раздумий истекло.
– Роа, – коротко бросил я, указывая на добровольного палача, – ррай!…
Алиец сорвался с моего плеча и стал набирать высоту.
За мгновение до его охотничьего крика я привстал на стременах и заорал что было сил:
– А-ХАЙ-РИИИ!!!
Последний звук я провизжал на самой высокой ноте, на которую было способно мое многострадальное горло.
Черчек чуть не выронил свой факел, и вся его многочисленная родня немедленно обернулась на крик.
Я отчетливо понимал, что они сейчас должны видеть и чувствовать – нарушение ритуала, неуверенность и одинокая фигура всадника на холме, раздражающе неподвижная.
Кроме того, мой вопль хлестнул по и так натянутым нервам толпы, а резкий поворот голов добавил багровости толстым рожам любителей публичных сожжений.
Секунду мы смотрели друг на друга, и тут же им пришлось поворачиваться обратно, поскольку рухнувший с небес Роа вцепился в лицо Черчека-факельщика, и тот завопил еще похлеще меня, бросив факел и бестолково размахивая руками.
Я не дал хуторянам времени на осмысление происходящего. Я только отметил, что мне повезло – факел упал не на хворост, а сразу у ног перепуганного Черчека, и край его штанины уже начал тлеть – и вонзил шпоры в бока моей кобылы, донельзя возмущенной таким обращением.
Копыта загрохотали за спинами всполошившихся людей – звук отражался от глухих стен бора и хутора, и казался раза в три громче, чем был на самом деле – а у груды вязанок надрывался полуослепший и дымящийся Черчек, над которым хлопал крыльями взлетевший Роа, и хуторяне завертели головами туда-сюда, пытаясь уследить за всем одновременно, в результате чего полностью перестали что бы то ни было понимать.
Это дало мне те две минуты, две шумные бестолковые минуты, и моя бесящаяся кобыла грудью разделила толпу на две неравные части, а еще через мгновение мы сбили с ног несчастного Черчека.
Впрочем, мне сейчас было не до жалости.
– Роа, – рявкнул я во всю глотку, поднимая храпящую лошадь на дыбы, – рри!…
Беркут сложил крылья и упал на мое левое плечо, больно разодрав когтями кожу и дрожа от охотничьего азарта.
Бросив поводья и пытаясь удержать танцующую лошадь на задних ногах, я вскинул руки к полыхающему небу. Я молил это небо об одном – чтобы Таргил не утонул в возникшей суматохе, чтобы он сумел, не забыл…
