Пурпур и яд | страница 107

Первыми, насколько помнит история, ее захватили цари Трои, преградив путь в Понт аргонавтам. Нет! Не из-за прекрасной Елены сражались герои Гомера и олимпийские боги — из-за проливов. Потом много лет спустя сюда пришел предок отца Митридата, Дарий, перекинувший через пролив мост. Эллинские колонии по берегам Понта были отрезаны от метрополий. Война оказалась неизбежной. Предок матери Митридата, Александр, где-то здесь перешел в Азию. А потом римляне поставили здесь своего раба Никомеда, и он, исполняя их приказ, стянул горло Понта Эвксинского цепями.

Митридат уловил слева по борту шум голосов. Повернувшись, он увидел всадников. Они казались глиняными детскими игрушками. Да это ведь скифы. Скифы Палака! Почему они кричат? Радуются ли флагу со звездой и полумесяцем? Или негодуют, что пересекли Понт, а колчанов раскрыть не пришлось? Города один за другим открывали ворота. Скифов встречали не расплавленным свинцом, не кипятком, не ядрами, а цветами и фруктами. Их поили вином. Путь от Синопы до Византия показался им праздником.

— Какое знамение дали нам боги? — услышал Митридат знакомый голос.

— О чем ты, Архелай? — спросил царь херсонесита.

— На том месте, где ты видишь скифов, царь царей перекинул мост и повел свое войско в Европу.

— Но ведь Дарий потерпел поражение.

— Он шел против скифов, а ты со скифами! — воскликнул Архелай.

Византии остался позади. Волны Пропонтиды хлестала борта «Эвергета». Суда, следовавшие за ним, развертывались в треугольник. Эскадра приняла форму гигантской стрелы, нацеленной к Римскому морю.

Митридат вступал в Эфес как Дионис Освободитель. Впереди и по бокам царской колесницы бежали женщины, одетые вакханками. Мужчины и мальчики в обличье панов и сатиров замыкали шествие.

— Эвоэ! Эвоэ! — раздавались приветственные возгласы, и в них тонули звуки арф и свирелей, топот шагов и цокот копыт.

Мостовая Аркадианы, улицы, ведшей в гавань, была устлана знаменитыми эфесскими коврами. Пахло аравийским ладаном: купцы совершили им возлияние в честь царственного гостя. Ветер раздувал шелковые полотнища и пестрые фригийские ткани. Тот, кто не мог выставить напоказ своих богатств, отдавал царю мощь легких:

— Эвоэ, Дионис!

Митридат принес свободу, отнятую у эфесцев в год, когда он родился. И это совпадение приобретало почти мистический смысл. Вспоминали о комете, прочертившей тогда полнеба. То, что воспринималось как знак грядущих бедствий, расценивалось теперь как предсказание величия понтийского царя, которому сами боги предназначили господство над половиной вселенной.