Корабль дураков | страница 31
Глубокая ночь. По всему Гелдмунту тоненькие ручейки мочи стекают в канавы; лужицы пенистой рвотной массы медленно застывают на мостовой. Переступив через ноги храпящего пьяницы, расфуфыренный щеголь, а попросту хлыщ, ведет какого-то мастерового, по всей видимости, ткача, к своему жилищу. Полнощекий ткач сжимает в потной ладони флорин; его длинные ноги дрожат и подкашиваются, как будто этот несчастный флорин – непомерная тяжесть. Лицо его спутника скрыто широкополой шляпой с роскошными перьями. Под этим изысканным головным убором можно только разглядеть крупные бисерины пота – и адамово яблоко, что перекатывается вверх-вниз по тонкой, как у куренка, шее.
– Такой знатной поебки у тебя еще в жизни не было, сам сейчас убедишься, – шепчет он. – Она еще ничего не начнет, а у тебя уже встанет, как у взбешенного коня. Ты сам не поверишь, что такое бывает.
Ткач, однако же, не проявляет особых восторгов от подобной перспективы. На ватных ногах поднимается он вверх по лестнице, и когда наверху открывается дверь (и ткача обдает женскими ароматами), бедняга дрожит, как осиновый лист. Но уже пять минут спустя он выходит из спальни всклокоченный и довольный донельзя. Теперь это совсем другой человек, который легко расстается с недельным заработком.
– Расскажи там своим, в цеху, – подмигивает Копрологус.
Стратегия надежная. Не прошло и недели, как к вящей Белкулиной радости пять сотен ткачей слетелись к ее постели, что твоя стая голодных птиц – к щедрой кормушке. Эти первые, так сказать, ласточки обрели в неуемной Белкуле сбычу всех своих эротических мечт: ненасытную и сговорчивую девицу, каковая ни в чем никому не отказывает и не чурается смелых экспериментов, на которые редко отважатся благочестивые женушки. Желающих совокупиться – великое множество, и достижения Белкулы воистину впечатляют: