– Я понимаю ее.
Десперандум нахмурился.
– Знаю, негоже применять человеческие мерки к чужаку, но не приходило ли тебе в голову, что, возможно, Далуза не совсем нормальна?
– Капитан, нет никаких способов определения нормальности. Вы сами сказали, что нелепо мерять ее нашей меркой, ну а коль она безумна по их стандартам, не вижу, какое это может иметь значение для меня. Я просто понятия не имею, что считается нормой для ее народа, мало того – с ваших слов они производят не самое приятное впечатление...
– Ну а если я скажу, что это связано с кровью? С человеческой кровью, орудием ее отмщения? Что кровь – предмет ее обожания, даже сексуальный фетиш?
– Простите, капитан, но я не поверю, покуда не узнаю, откуда вам это известно.
На пару секунд в каюте повисло молчание.
– Ну, как знаешь, – подвел черту Десперандум. – Вернемся к делу. Я хочу, чтоб ты тщательней присматривал за Мерфигом. Он не станет подымать смуту, для сушняцкого китобоя это немыслимо. Однако, в последнее время он подозрительно себя ведет. То едва ходит, то носится как угорелый. Он словно находится под воздействием какого-то... – пока капитан искал нужное слово, я старался не дышать – ...некоего религиозного экстаза. Для подобных культур высока вероятность чего-то вроде синдрома пророка. Если на корабле назреет недовольство, он обязательно станет предводителем.
– Я с него глаз не спущу, капитан.
– Отлично. Да, будь добр, на обратном пути прибери со стола.
– Капитан, – мягко напомнил я, – а как насчет моего вопроса?
В этот самый момент я убедился, что Десперандум на самом деле очень стар. На его лице отразились растерянность и страх; я уже встречал такое выражение – у Тимона Хаджи-Али и супругов Андайн, когда они лихорадочно рылись в накопленных веками воспоминаниях, рассыпанных по всем закоулкам несовершенного человеческого мозга.
Капитан быстро оправился:
– Наблюдатель. Она ждет на кухне. Ждет тебя.
Прихватив грязные тарелки, я надел маску, поднялся на палубу (рабочие по-прежнему трудились, не покладая рук) и спустился в камбуз. Локтем включив свет, я устроил посуду на столе. Далуза неподвижно сидела у входа в кладовую; маска не снята, руки скрещены на груди, крылья свисают, как бархатные занавеси.
Я уселся к ней лицом на столе, рядом с тарелками:
– Далуза, нам пора поговорить. Ты не снимешь маску?
Она подцепила ремешок на затылке и потянула его наверх. Ее движения были столь нарочито-неторопливы, что я начал терять терпение. Но сдержался. Далуза медленно сдвинула маску, удерживая ее между нами, так что я все еще не видел ее лица. Вдруг маска упала.
