Женщины, приехавшие вечером, никогда не ночевали в одной палате с пациентками на сносях или уже родившими. Гомер, бродя в бессонные ночи по Сент-Облаку, видел, что лица у этих женщин во сне так же тревожны, как лица родивших или готовых родить. Гомер пытался представить себе, среди спящих и бодрствующих, лицо собственной матери. Куда она уехала после родов? А может, ей и некуда было ехать? Что в те дни думал его отец (если знал, что будет отцом), пока она здесь лежала? И вообще, знала ли она, кто отец?
Женщины иногда спрашивали его:
– Это у тебя практика?
– Ты будешь врачом, когда вырастешь?
– Ты тоже сирота?
– Сколько тебе лет? Тебя не усыновляли?
– Может, тебя взяли, а потом вернули?
– Тебе здесь нравится?
И он отвечал:
– Можно сказать и так.
– Наверно, буду, доктор Кедр – очень хороший учитель.
– Да, сирота.
– Скоро шестнадцать. Были попытки, но усыновление не для меня.
– Я сам захотел вернуться.
– Да, мне здесь нравится.
– Значит, ты отказался бы, если бы кто захотел тебя усыновить? – спросила одна из женщин, с огромным животом под туго натянутой простыней.
– Отказался бы. Точно.
– И ты даже не думаешь об этом?
– Думаю. Но сколько бы ни думал, все равно не передумаю. Буду здесь, пока нужен. Пока приношу пользу.
Беременная женщина заплакала. Гомер боялся взглянуть на нее, живот у нее, казалось, сию минуту лопнет.
– «Пока приношу пользу», – повторила она сквозь слезы, как будто переняла у Гомера повторять окончания фраз. Спустила к ногам простыню, задрала больничную рубашку. Сестра Эдна уже побрила ее.
Женщина положила руки на огромный живот.
– Гомер, – прошептала она. – Хочешь принести пользу?
– Да. – У Гомера перехватило дыхание.
– Никто, кроме меня самой, не клал мне на живот руку. Никто не прикладывал ухо послушать, как он там. Нельзя беременеть, если некому слушать, как ребенок ворочается у тебя под сердцем. Правда?
– Не знаю, – проговорил Гомер.
– А ты не можешь положить мне на живот свою руку?
– Конечно, могу, – сказал Гомер и коснулся ладонью твердого горячего живота.
– Приложи сюда ухо, – попросила женщина.
Он приблизил к животу ухо, и женщина с силой прижала его к себе. Внутри у нее как будто били на барабане. Вся она была горячая, как выключенный, но еще не остывший мотор. Если бы Гомер видел океан, он сравнил бы ее еще с колыханием прибоя, с волнами, набегающими на берег и откатывающимися назад.
– Нельзя родить ребенка, если никто не хочет спать, положив сюда голову, – шептала женщина, похлопывая ладонью по животу рядом с головой Гомера.
