Так они и стояли, один по одну сторону порога, другой – по другую, пока брат не сказал:
– Можешь звать меня Паук. Кстати, ты пригласишь меня войти?
– Да. Приглашу. Конечно, приглашу. Пожалуйста. Входи.
Толстый Чарли первым стал подниматься по лестнице.
Невозможное случается. Когда такое происходит, большинство людей справляются как могут. Сегодня, как и в любой другой день, приблизительно пять тысяч человек на планете столкнутся с событием, вероятность которого одна на миллион, и никто не откажется верить своим глазам и ушам. Большинство (каждый на своем языке) скажут что-нибудь вроде «Странная штука жизнь, верно?» – и займутся своими делами. Толстый Чарли пытался отыскать логичное, разумное, здравое объяснение происходящему, а еще силился свыкнуться с мыслью, что брат, о котором он не подозревал, поднимается за ним двумя ступеньками ниже. Войдя в кухню, они остановились.
– Хочешь чашку чая?
– Кофе есть?
– Боюсь, только растворимый.
– Сойдет.
Толстый Чарли повернулся к чайнику.
– Значит, приехал издалека? – спросил он.
– Из Лос-Анджелеса.
– Как долетел?
Брат присел за кухонный стол. Пожал плечами. Такое движение может означать все что угодно.
– М-м-м… Ты надолго в Лондон?
– Пока не задумывался.
Незнакомец – Паук – оглядел кухню Толстого Чарли так, словно никогда не бывал на самой обычной кухне.
– Какой любишь кофе?
– Черный как ночь, сладкий как грех.
Толстый Чарли поставил перед ним кружку и передал сахарницу.
– Накладывай.
Паук ложку за ложкой клал в чашку сахар, а Толстый Чарли только смотрел во все глаза.
Между ними действительно было семейное сходство. С этим не поспоришь, хотя одно это не объясняло острого ощущения знакомости, которое накатило на Толстого Чарли при виде Паука. Паук выглядел таким, каким Толстый Чарли видел себя в мечтах, а не стеснительным, слегка разочаровывающим малым, какого он с монотонной регулярностью встречал по утрам в зеркале. Паук был жилистее, выше, элегантнее. Черная с красным кожаная куртка и черные кожаные штаны в обтяжку сидели на нем как вторая кожа. Толстый Чарли постарался вспомнить, такая ли одежда была на крутом малом из его сна. Паук словно бы подавлял все вокруг: всего лишь сидя по другую сторону стола от него, Толстый Чарли чувствовал себя неловким, дурно сложенным и глуповатым. Дело было не в одежде, а в сознании, что сам он в таких вещах выглядел бы жалким клоуном. Дело было не в том, как Паук улыбался (небрежно, радостно), а в холодной, непреложной уверенности самого Толстого Чарли, что даже практикуйся он перед зеркалом до конца времен, ему все равно не выдавить улыбку и вполовину столь обаятельную – чуть нахальную, чуть галантную.
