Первые несколько недель она жила словно в тумане, все для нее было так непривычно, и страна, несмотря на столь ужасающую бедность, оказалась невероятно красивой. И народ был так несчастен, и ей так хотелось ему помочь. Особенно восхитительны здесь дети.
Нередко на улице она останавливалась и брала их на руки. Они никогда не плачут, даже самые маленькие, их личики хранят неизменно грустное выражение, смотрят на вас внимательно и серьезно… Когда дети страдают от недоедания, глаза у них всегда выглядят слишком большими. Это ужасно. А в провинции еще хуже. Нищета поистине невероятная. Когда им чем-нибудь помогаешь – она приносила молоко детишкам или банки консервов матерям, – индейцы молчат – ни единой жалобы, оцепенело стоят, храня свое достоинство… Ее охватило чувство привязанности к этому народу, и всякий раз, когда ей удавалось помочь какой-нибудь семье или целой деревне, это чувство только крепло. Они не умеют выражать признательность, никогда не благодарят – берут то, что им даешь, и смотрят на тебя с таким удивлением, словно ты не от мира сего. У нее даже появилось нечто вроде навязчивой идеи: она призвана защищать их, ее жизненная задача заключается в том, чтобы посвятить себя им, пытаясь облегчить их участь.
– Я испытывала постоянное чувство вины просто потому, что я американка и у нас всего вдоволь. О, доктор Хорват, не подумайте, что я оправдываюсь, пытаясь объяснить, почему осталась тут. Просто я никогда не знала, что мне в этой жизни делать, а глядя на здешних детей, поняла. Конечно, дело было не только в этом – не собираюсь отрицать: да, я влюбилась в Хосе. Да, мне хотелось защищать и его тоже. Все, что он делал, мне прекрасно известно, а особенно то, чего не сделал – а мог бы; знаю, это может показаться смешным, но, поверьте, в нем чувствуется забившийся в угол индейский ребенок. Не то чтобы у меня так уж силен материнский инстинкт, но в конечном счете Хосе и страна в моем восприятии стали почти неразделимы. У меня действительно было такое ощущение, что то, что я делаю для одного из них, сказывается на всех,.. О, стоит ли вообще разглагольствовать – вам все равно не понять.
Но она снова заговорила – с каким-то непринужденным безразличием, обращаясь, похоже, не к миссионеру, а исключительно к марионетке чревовещателя, склонившейся к ней через плечо хозяйка. В какой-то момент она даже протянула руку и потрепала рыжие волосы куклы, словно прочтя в ее неподвижных глазах отблеск понимания и симпатии. В порыве жалости, выразить которую он был явно неспособен – наверное, из-за того, что слишком привык произносить красивые речи перед безликими толпами и немного утратил навык персонального общения с людьми, подзабыл подходящие в таких случаях слова, – д-р Хорват внезапно ощутил, что смог бы помочь девушке куда больше, будь он плюшевым медведем.
