Пить она явно не привыкла; смотрела уже на Хосе так, словно он был ее спасителем, беспрерывно благодарила его на своем дурном испанском, а он практиковал на ней свой никудышный английский. Через полчаса ему это надоело; он уже не пытался понять, о чем она говорит, и заставил ее выпить еще. Когда немного погодя он привел ее в свою квартиру над ночным кабаре, она едва ли соображала, что делает. Принялась ломаться, когда он стал раздевать ее. Тогда-то ему и следовало уразуметь, что он имеет дело с обыкновенной занудой, – попользоваться ею, да и вышвырнуть вон. Но она была первой американкой, которой он овладел, и это немного взволновало его. Америка – великая страна.
– Вы делаете это потому, что презираете меня, – сказала она. – Прошу вас, будьте добры, прошу вас. Ведь я даже не знаю, кто вы. Боже, я так растеряна… У меня, кроме бабушки, никого на свете нет…
Пресловутая бабушка уже не на шутку ему надоела. Чувствовалось, что ей просто необходимо за кого-нибудь уцепиться, и сопротивляться она не стала, но после таксиста и текилы была уже в таком состоянии, что заснула прежде, чем он кончил. Такого с ним еще никогда не случалось. Пока она спала, он овладел ею еще дважды. Во сне, с мокрым от слез лицом, она выглядела совсем ребенком.
Наутро, когда она проснулась и увидела развалившегося возле нее на постели Хосе – совершенно голый, закинув ногу ей на живот, он курил сигару, – с ней случился новый припадок.
– Боже мой, да я просто нимфоманка какая-то, – прошептала она. – Я же качусь в пропасть…
Должно быть, бармен был прав. Девчонка и вправду оказалась образованной; без конца употребляла никому не известные слова. Теперь, когда она протрезвела и Хосе вновь принялся за свое, она завелась с пол-оборота, но, когда все кончилось, посмотрела на него с упреком:
– Вам не следовало делать этого.
– Почему? Все о’кей.
– Думаю, вы, в конечном счете, человек неплохой. У вас необыкновенные глаза. Вы испанец?
– Да.
– Знаете, я ведь просто так спрашиваю, для меня это не имеет значения. Я не расистка.
Вы хотите, чтобы я теперь ушла?
– Можете остаться.
И она осталась. Сначала – на неделю, потом – на две, потом – на пару месяцев.
Позднее она, должно быть, нередко спрашивала себя, почему осталась, отчего с самого начала ее к нему так влекло. Даже теперь, размышляя об этом, ей все же не удается понять это до конца. Но в одном она совершенно уверена, сказала она д-ру Хорвату, глядя ему прямо в глаза: это не только физическое влечение. Нечто большее. Иначе она никогда не позволила бы себе этого. Она ведь не такая.
