Человек облизал бы губы — Ашер остался недвижим. (Затаись, и лиса не будет знать, где ты.)
— Ты, прекрасная Мюзетт, никогда не жила там, где ты не была бы подданной феодального сеньора или сеньоры и где ты сама не правила бы никем. Ты никогда не жила без знания, что каждый должен своему сеньору.
— Oui?
Это слово прозвучало холодно, с подтекстом: «Говори дальше, копай сам себе могилу».
— Тебе даже и представиться не могло, что быть крестьянином, никому ничего не должным, — это порождает чувство освобождения.
Она взмахнула наманикюренной рукой, будто разгоняя в воздухе саму эту мысль.
— Чувство освобождения — что это такое?
— Мне кажется, — сказал Жан-Клод, — что само твое непонимание значения этих слов полностью подтверждает мнение Ашера.
Она посмотрела на обоих, наморщив брови.
— Я этого не понимаю, значит, это не может быть важно.
Взмахом миниатюрной ручки она отмела тему и снова обратила свое внимание на меня — это было страшновато.
Не могу точно сказать, что было в самом взгляде этих глаз, но меня пробрало холодом до мозга костей.
— Ты видела наш подарок Жан-Клоду и Ашеру?
Наверное, вид у меня был искренне недоуменный, потому что она повернулась и попыталась подозвать жестом кого-то сзади, но мне был виден только ее огромный слуга.
— Анхелито, отодвинься, чтобы она видела.
Анхелито? Как-то имя Ангелочек не очень ему подходило. Но он отодвинулся, и она завершила свой жест в сторону камина.
Там был только камин, а над ним картина. Что-то в ней привлекло мое внимание. Там должен был быть групповой портрет Жан-Клода, Ашера и Джулианны в одежде эпохи «Трех мушкетеров», но картина была другой. Наверняка, не будь в комнате чужих и новых вампиров, я бы ее заметила раньше. Да, наверняка.
Это было изображение Купидона и Психеи — традиционная сцена, где спящий Купидон предстает наконец перед Психеей со свечой в руке. Валентинов день сильно переменил Купидона по сравнению с тем, чем он был когда-то. А был он не пухлым бесполым херувимом, а богом, богом любви.
Я знала, кто позировал для Купидона, потому что ни у кого больше нет таких золотых волос, таких длинных, безупречных линий тела. У меня были воспоминания, как Ашер выглядел раньше, но я никогда этого не видела — своими глазами. Я подошла к картине, как цветок, которого притягивает солнце. Неудержимое стремление.
Ашер лежал на боку, рука завернута на живот, другая вытянута вперед, расслабленная во сне. Кожа сияла в свете свечи золотом и была лишь чуть светлее пены волос, обрамлявших лицо и плечи.
