Тут заговорил Жан-Клод, как вздох ветра за одинокой дверью.
— Если бы ты только сдержан себя, mom ami, мы могли бы сейчас быть в ванне втроем.
— Ну уж не знаю. — Мне удалось произнести это сердито, чем я была довольна.
Жан-Клод поднял на меня сине-черные глаза.
— Ты хочешь сказать, что отказалась бы от такой радости, только раз ее попробовав?
На этот раз я не покраснела, а побледнела.
— В общем, это сейчас непонятно, потому что он сжульничал! — И я театральным жестом показала на Ашера.
У него отвалилась челюсть.
— Как это я сжульничал?
Жан-Клод снова опустил лицо в ладони.
— Ma petite не позволяет воздействовать на нее вампирскими приемами.
Голос его звучал приглушенно, но как-то очень ясно.
Ашер посмотрел на него, на меня:
— Никогда?
Жан-Клод ответил, не двинувшись, не поднимая лица:
— Почти никогда.
— Значит, она никогда тебя не пробовала так, как нужно, — сказал Ашер с легким удивлением.
— Так она решила, — ответил Жан-Клод и медленно поднял лицо. Я встретила взгляд синих глаз, и в нем было чуть-чуть гнева.
Я не поняла весь этот разговор и не знала, хочу ли понимать, так что оставила его без внимания. Всегда отлично умела не замечать того, от чего мне неудобно.
— Я хочу сказать, что Ашер воздействовал на меня вампирскими чарами. Он чем-то затуманил мои мысли о нем. И теперь я не узнаю, никогда не узнаю, какие чувства были настоящими, а какие — внушенными.
На этой высокоморальной почве я хотя бы чувствовала себя уверенно.
Жан-Клод развел руками, будто хотел сказать: «Видишь? Я же тебе говорил».
Из лица Ашера начал уходить гнев, оставляя лишь пустую маску, которая у них обоих так хорошо получалась.
— Значит, все это была просто ложь.
Я посмотрела на них обоих:
— Что была ложь?
— Что ты хочешь быть со мной и с Жан-Клодом.
Я нахмурилась:
— Нет, не ложь. Я это говорила, я этого хотела.
— Тогда моя бестактность ничего не меняет.
— Ты влез в мой разум, и я не считаю, что это всего лишь бестактность. Для меня это очень серьезно.
Я поставила руки на бедра — все лучше, чем прижимать их к себе, чтобы никого не коснуться. Я подогревала в себе гнев, потому что так легче было не замечать их красоту. Ну, при гневе вообще меньше внимания обращаешь на красоту.
— Значит, ты все-таки солгала, — сказал Ашер, и на лице его почти не было выражения.
Мне неприятно было смотреть, как он в себе замыкается, но я не знала, как этому помешать.
— Нет, черт побери, это не была ложь! Это ты изменил правила, Ашер, не я.
— Я ничего не менял. Ты сказала, что мы будем вместе. Ты мне предложила вашу постель. Ты молила меня войти в тебя. Жан-Клод сказал, что твою милую задницу трогать нельзя, а глубина для удовольствия у тебя была заполнена. Так куда я должен был деваться?
