– Серебряные пули у вас есть?
– Могу достать.
– Достаньте. И найдите, кстати, еще и дробовик с патронами серебряной дроби. Тут поблизости есть католическая или епископальная церковь?
– Конечно, – ответил он.
– Нам нужна будет святая вода и освященные облатки, гостии.
– Я знаю, что можно облить вампира святой водой, но что в него можно кидать облатки – слышу впервые.
Я не смогла скрыть улыбку.
– Нет, они не служат святыми гранатами. Я хочу дать их Квинленам, чтобы они повесили гостии на каждый подоконник и на каждый косяк.
– Вы думаете, он может напасть на них?
– Нет, но его пригласила девушка, и только она может отменить приглашение, а она мертва. Пока мы этого гада не взяли, лучше перестраховаться, чем потом жалеть.
Он задумался, потом кивнул.
– Я заеду в церковь. Посмотрю, что смогу сделать. – Он направился к двери.
– Да, шериф...
Он остановился и обернулся.
– Постановление суда должно быть у меня на руках до выхода. Я не хочу попадать под обвинение в убийстве.
Он закивал нервно, закачал головой – как деревянная; собачка за задним стеклом автомобиля.
– Оно у вас будет, миз Блейк. – И он вышел, закрыв за собой дверь.
Я осталась наедине с мертвой девушкой. Она лежала бледная, неподвижная, становилась все холоднее, все мертвее. Если ее родители не передумают, так оно и останется. И это будет моя работа – сделать, чтобы так и было. Возле кровати валялись учебники, будто она готовила уроки до его прихода. Я перевернула ногой обложку одной книги, не меняя ее положения. Матанализ. Перед тем как накраситься и надеть черную комбинацию, она учила матанализ. А, черт!
В ожидании постановления суда я разговаривала с родственниками. Не самая приятная работа, но необходимая. Это не было случайным нападением, а тогда они, вероятно, знали этого вампира или знали его до того, как он умер.
Гостиная продолжала пастельные мотивы с преобладанием голубого. Бет Сент-Джон сварила кофе и зафрахтовала Ларри, чтобы отнес его наверх. Думаю, она не хотела снова видеть тело. Нельзя сказать, чтобы я ее не понимала. Я видала куда более кровавые убийства, куда более, но каждая смерть имеет свои неприятные особенности. Что-то было очень жалкое в зрелище Элли Квинленд, лежащей на розовых простынях; а я ведь ее не знала. Бет Сент-Джон знала. И ей было труднее.
Семья сидела, обнявшись, на белом диване. Мужчина был широким – не толстым, а квадратным, как полузащитник. Черные волосы, красиво тронутые сединой у висков. Лицо румяное – не загорелое, а именно румяное, но все равно смуглое. Он был одет в белую рубашку, расстегнутую на шее, но с безупречными манжетами. Лицо у него было зажатым, неподвижным, как маска, будто под ним происходило что-то совсем другое. Он казался спокойным и собранным, но по дрожанию кожи было видно, каких усилий ему это стоит. В темных глазах сверкали искры гнева.
